Это поиск себя, любовная и философская повесть.
Концепт. Люди должны искать свою силу, а не плыть по течению в никуда. Должны прислушиваться к внутреннему голосу, а не пенять на других. Это призыв, для всех, кто желает найти что-то важное – вокруг, рядом, в себе.
Аудитория: женщины,мужчины 20-60 лет.
Синопсис. Действие происходит в Одессе. Наше время. Описывается от лица молодой женщины. Попав в сети своих, как ей кажется, логических доводов, она бросает работу в престижной компании. В один из дней она встречает человека из прошлой жизни. И ее настоящее стремительно меняется. Кажется, неожиданно Бог дает ей все, о чем она могла и не могла мечтать. И самое главное чудо, конечно, ее собственные чувства. На восемь долгих лет она забывает о том, что пыталась когда-то услышать. Благополучие рушится в один день. Горе толкает героиню на поступки, о которых она никогда бы не задумалась раньше. Ей удается узнать многое о себе и о мире вокруг. Пересмотреть взгляды. И усомниться в честности мужа по отношению к ней. По-прежнему любя, она мучается подозрениями. Невозможность доказать вселяет в душу женщины мятеж. Он, как маятник внутри ее сердца.
Есть вопросы, оставшиеся для героини открытыми: то, что произошло с ее семьей – это Божья кара? Или неизбежный путь, данный ей Богом, что бы обрести себя?
Логлайн: Иногда нет ничего лучше временного сумасшествия, позволяющего человеку отпустить себя на волю Бога и стать самим собой.
Дети Ювелирши
Ксения Лысова
Пианистка
Новелла
1. «Я шла по улицам города. Мое недавнее увольнение из юридической компании сбросило камень. Говорят, он падает с души. Я действительно была Сизифом в женском обличье, пока работала там. Откуда мысленно бежала, еще только выезжая на маршрутке с утра на работу.
Ко дню ухода мое резюме размещалось на сайтах И-нета уже две недели, примерно столько же, незаметно для окружающих, у меня дергалось правое веко. Это был знак. Но самым странным, неприятным было ощущение, что я зря проживаю дни. Трачу их не на то. Моя жизнь, как большие песочные часы, давала где-то сбой. И пугала своей бессмысленностью. Дни утекали в никуда.
У меня в голове созрел четкий план, первый и самый наполненный будущими событиями пункт которого был посвящен мне. Я давно мечтала отдохнуть. Посетить курсы и тренинги. Пока не определившись: какие? И попытаться понять: что же мне нужно от жизни? И что я могла бы дать ей взамен. Я с удовольствием еще раз окончила бы какой-нибудь университет. Однако тогда, как я думала, у меня не останется времени для малыша. Последние пару месяцев моя душа рвалась на свободу. Рвалась, сильная и спокойная. В моем воображении возникали бурлящие воды, проснувшиеся где-то, совсем недалеко от вод, где плавала я. Стоялых, помутневших, блеклых. Я чувствовала: душа что-то знает. Возможно, о ближайшем будущем. Она теребила, встряхивала меня, убеждала услышать ее голос. Я очень старалась. Но голос был тих и неосязаем. Тогда я просто отпустила ее на свободу. Ее благодарности я не слышала и не чувствовала. Быть может потому, что я слишком долго держала ее взаперти. Мне стало легче.
Весна и солнце наполняли меня неведомыми уже давно ощущениями свободы. Не просто отдыха от трудовых будней. Я не могла это выразить. В моей голове появлялись мелодии, казавшиеся мне необычайными. Нигде раньше я не слышала их. Я не понимала происходящего, такого до этой весны со мной не бывало. Я слышала где-то внутри себя звуки скрипки и пианино, гитары, флейты. Это, как чудо, появлялось во мне, и исчезало, стоило только отвлечься. И тогда чудесными для меня становились другие вещи, приносящие не меньше радости.
Я шла пешком по центру города. Потому, что давно уже не ходила здесь. Настолько давно, что, словно, приехала сюда из других мест. Все казалось мне, как никогда, красивым. Зелень пробивалась на треть сквозь почки. И моя жизненная сила возвращалась ко мне, наблюдая это чудо.
Улицы давно обновились реставрированными зданиями и новостроями. То тут, то там пестрели вывесками кафешки. Вальяжно стояли дорогие гостиницы и рестораны. Гордо и спокойно шла я, цокая каблучками. Мои губы играли полуулыбкой, которую иногда я ловила в отражении зеркальных витрин.
Это была та пора, которую долго ждут. И которую вдыхают полной грудью, пока не наступят жаркие весенние дни, похожие на лето.
Я не знала, куда иду. Я ужасно не любила гулять по городу одна. Но в этот день, с утра перекусив, я решила одеться и куда-нибудь уйти из дому. Ушла и приехала в исторический центр Одессы. Где не была уже много месяцев подряд. Мне казалось, что мне куда-то нужно. Только еще не знаю: куда?
Я решила заглянуть в магазинчик сувениров, привлекший меня еще с улицы замысловатыми часами, картинами и абажурами с длинной шелковой тесьмой. Я получила море удовольствия по мере продвижения узенькими дорожками меж стеллажей и полочек, уставленных диковинными подсвечниками, саблями, игрушками. И часами. Я задержалась возле огромных напольных часов из темной, почти черной древесины. Я представляла их в своем доме, если бы он у меня был. Как они будут отбивать время. И даже вообразила себе гулкий звук боя. Неожиданно, я заметила в трех метрах от себя большую знакомую фигуру.
Когда чья-то фигура кажется знакомой, ее обычно принимаются рассматривать. Я не была исключением, поступив точно так же.
Это был Семен Иванович - хозяин Компании, из которой я ушла два года назад. Тогда он предлагал мне остаться. На других условиях и в другой роли, в которой я бы могла себя увидеть. Но я тогда нигде себя не видела в этой фирме, потому что находилась в серьезном конфликте с тем, с кем у меня был служебный роман. Вначале Сергей был коммерческим директором. Потом попросил отпустить его с этой должности и сделать просто старшим менеджером. Тогда дистанция между нами уменьшилась. Он больше не обязан был давить на меня и руководить мною. Полтора года мучений, частых ссор и стольких же примирений. Финалом была Анталья и наш совместный отдых врозь в одном номере. После его последней резкости, я не смогла с ним больше говорить. А на следующий день мне позвонили, и предложили другую работу. Я не могла себе даже представить, что уйду из этой Компании, ведь я была частью семьи. Эта семья была огромной. И кровно моей.
Но остаться я не смогла. Семен Иванович тогда беседовал со мной почти двадцать минут. Я даже не предполагала, что он уделит мне столько. Но, уже чувствуя свободу, окрыленная своей необходимостью в другом месте, и ожидающими меня в иной крупной компании должностью и достойной зарплатой, я была сама собой. Семен Иванович тогда еще сказал:
- Подожди три недели, пока я вернусь из поездки. Ты подумаешь. Я - тоже подумаю.
Но я изучила трудовое законодательство перед этой беседой. И сказала, что смогу только две. И я не хотела ждать! Периодическое состояние аффекта и желание разбить тяжелый стул со стальными ножками на голове моего бывшего мужчины, приводили меня к мысли, что нужно бежать. Или пройдет время, и мне снова станет жаль Сергея, потому, что ему будет неимоверно плохо от нашей разлуки. И он не будет это скрывать. Учитывая то, что в кабинете он сидел за моей спиной, и что мы часто встречались на балконе, куда выходили покурить, невозможно было не замечать его страданий. Невозможно было не слышать его вздохов. К тому же, меня тянуло к нему. В адекватном состоянии он был интересным собеседником и очень нежным мужчиной.
Поэтому, считая дни, которые я должна была еще здесь продержаться, я пила седативные, объясняя себе самой, что это - для моего же блага. Я должна была уйти. Не в тюрьму, убив Сергея, а на улицу. И потом – домой. Таблетки помогали.
В последний день моего пребывания в коммерческом отделе, утром, Саша – один из старших - попросил меня подняться из-за своего стола. И остальных в отделе тоже. Я была уже не здесь, а «там». Это я говорила старшему менеджеру и моему следующему начальнику в другой компании. Когда он звонил, и спрашивал, как мои дела. Я была рада его голосу. И искренне говорила, что душой уже с ними. В смысле – в их отделе. Но что я подразумевала под этим? Мне надо было тогда хорошо подумать. Мой следующий начальник стал моим мужем. А потом оставил меня с сыном, потому, что вернулся к бывшей жене. У которой была от него дочь. Многие отцы бросают своих детей сейчас, и этим уже никого не удивишь. И не пристыдишь. И не соберешь партийное собрание для устрашения остальных непутевых и нерадивых. Да, мне хорошо нужно было подумать.
Но тогда я убегала. Вся в этом процессе бегства, я не думала существенно ни о чем другом. И вот, в последний рабочий день, все сотрудники коммерческого отдела, кто – улыбаясь, кто - откровенно всем своим видом делая одолжение, собрались посреди кабинета. Саша поздравил меня с днем рождения, который должен был состояться на следующий день, и поблагодарил меня за работу с ними. Меня никто никогда так не провожал. Мне вручили огромную коробку, облаченную в цветную бумагу, и с красным кучерявым целлофановым бантом. Вручили, просто показав, пронеся мимо меня, и поставив у моего рабочего стола. Я не знала, что она была слишком тяжелой. Коллеги уже произнесли каждый свое слово, и продолжали стоять полукругом, а напротив них – я, отдельно. Я была уже вне их семьи. Они улыбались. Наступило молчание и смущение, потому что, как я сказала, меня никогда так не провожали с работы, и я не знала, что делают в таких случаях. Но я догадалась - подошла к каждому и поцеловала в щеку, сказав «спасибо». Во время моего обхода полукруга людей я думала о том, что не поставлю Сергея в неловкое положение перед остальными. Это было бы очень жестоко. По крайней мере – для меня, если бы я была на его месте. Я подошла и к нему тоже. И молча поцеловала в щеку. Его кожа была родной, гладковыбритой, и пахла «Aqwa Di Gio», которую я обожала. Я не знаю, что он чувствовал в тот миг. Я же чувствовала себя благодетельницей.
Никто не признавался, что в той коробке. Только загадочно улыбались. Домой я довезла ее, наняв такси. В подарочной упаковке оказалась микроволновка. Я была приятно поражена. И вспомнила сразу слова Саши, с которым стояла на балконе на перекуре. Он тогда, будто бы между прочим, сказал, что подарить ей именно «эту вещь» предложил Сергей…
А на слова Семена Ивановича в его кабинете тогда я так и ответила:
- Я просто хочу остаться сама собой. Не хочу превратиться со временем в тряпку. Это будет, если я не уйду.
- Детский сад, – недоуменно отвечал мне Семен Иванович, подразумевая нас с Сергеем,- все-таки, ты еще подумай.
Мы уже закончили разговор.
И вдруг я спросила, смеясь:
- А Вы возьмете меня к себе на работу, если я приду, лет так через пять?
- А ты сейчас не уходи. – он улыбнулся.
Я не поняла его улыбки. Она была просто приятной. И могла содержать в себе что угодно.
Мы пожелали друг другу всего доброго.
2. Он был высокий и полный. Массивные очки делали его похожим на большого, милого большеглазого медведя. Или лысеющую черепаху. Я поспешила отвернуться. Я слышала от некоторых уволившихся из его компании людей, что он прикидывался, будто не замечает их, когда случайно где-нибудь сталкивались.
Я не хотела побывать на месте того, кого не замечают. И мне пришлось обойти почти весь зал, чтобы остаться незамеченной. Витрина с миниатюрными сувенирчиками заканчивалась входной стеклянной дверью. Я направлялась туда, и звук голоса, которого я давно не слышала, неожиданно заставил взглянуть в сторону, откуда он шел.
Семен Иванович держал в руках что-то маленькое, что протянул ему продавец секунду назад. Оказалось, он успел переместиться ближе к выходу параллельно вместе со мной, только с другой стороны. Он мог повернуть голову совсем чуть-чуть, чтобы столкнуться со мной взглядом.
Вновь, с неприятным ощущением, будто играя на жизнь в прятки, я стала отворачиваться. По-видимому, мое лицо-таки белым пятном мелькнуло в поле его зрения. И я не успела спрятать свой беглый взгляд.
Наши глаза встретились. И в этот миг я пожалела, что пошла этой улицей. В его зрачках мелькнуло что-то… неуловимое.
Мне показалось, что Семен Иванович сейчас отвернется. А потом, даже если сейчас и не вспомнит меня, все равно вспомнит потом. Может быть.
И я сказала:
- Здравствуйте.
Секунду он, сощурившись, серьезно смотрел перед собой. Я почувствовала себя полной идиоткой.
- Здравствуй. – его слова прозвучали так важно и глубоко, что мне стало смешно. И я улыбнулась. Как улыбается ребенок строгому серьезному дяде, который на самом деле добрый. Но родители пугают им детишек, как страшным бабаем, или милиционером.
Он улыбнулся мне в ответ. Глаза сверкнули озорством.
Я не могла ожидать этого. И, почему-то, обрадовалась его улыбке, хоть мне должно было быть безразлично.
Он отвернулся. Сказал продавцу, что возьмет «это».
А мне пора было идти дальше. По весне и солнцу.
- Как твои дела? – услышала я его вопрос, уже сделав в сторону шаг.
Он рассчитался и двинулся к дверям. Мы вышли вместе в весну.
- Очень рада видеть Вас. – произнесла я вдруг, не опуская глаз.
Он улыбался растерянной детской улыбкой мальчика, которому показали на ладошке его выпавший молочный зубик.
- Да? Спасибо, – нашелся он, - чем занимаешься?
- Отдыхаю сейчас.
Он все улыбался. Пауза затянулась. И мне стало неловко. Отдыхала я. А он работал.
- Я скучала по Вас. – слова сорвались с губ, будто кто-то внутри издевался надо мной, заставляя говорить это.
- По мне? – он, казалось, учтиво улыбнулся снова. – Или по Команде?
- По Вас.
Он склонил голову вбок и задумчиво посмотрел куда-то поверх моего плеча. Вдаль.
- Почему? – произнес Семен, приподняв густые брови.
- Потому, что Вы мне нравились.
Он этого не мог ожидать. Я – тоже не ожидала, что со мной возникнет такая проблема. Но странным было чувство куража и свободы. И чистоты. Я говорила, что думала. Но я не думала это когда-либо говорить!
- А встречалась с Сергеем? – он усмехнулся, глядя мне в глаза.
- Он не был женат. А Вы - да.
- И что ж тебе во мне нравилось? – его тон изменился, став насмешливо – серьезным.
- Ваша сила духа. И харизма.
Семен Иванович глянул на меня, как на диковинку из магазина. Заинтересованно. Сдерживая эмоции.
- А я думал, что женщин интересует другое.
- Для меня – это главное. Человек, сильный духом, всегда идет к цели и добивается ее. Берет то, что должно быть его. И всегда сможет обеспечить свою семью всем, что нужно.
- Так Сергей, ведь, тоже был сильным. Или?..
- Да…но, думаю, Сережа больше пытался доказать себе и всем остальным вокруг, что он все сможет. Что он не такой.
- Какой? – эхом повторил Семен Иванович.
- Ну, это ему лучше знать: с чем он борется. И что доказывает. – я удивлялась открывшемуся красноречию. И тому, что мой бывший хозяин до сих пор стоит рядом.
Он глянул на часы:
- Слушай, у меня сейчас встреча, здесь рядом. Я не отнял бы у тебя особо времени, если бы ты задержалась еще. Пойдем, там уже ждут. – он показал, двинув подбородком, на крыльцо ресторанчика в нескольких метрах.
Семен Иванович представил меня и другого человека друг другу. Просто по имени. Мне было лестно.
Меня спросили, буду ли я что-нибудь. Я честно сказала, что проголодалась, и заказала себе глазунью из двух яиц, пучок зелени сверху и пол-лимона. Я не мешала им общаться за чашкой кофе. Привкус рукколы в еде навевал мысли о предстоящем лете.
Потом я закончила есть. Они закончили говорить. Встали, попрощавшись. Затем Семен Иванович снова опустился на стул рядом. Я забыла о том, что мне надо было куда-то идти. Мне казалось, нет, я считала, что уже пришла. Потому, что мне уже никуда не хотелось.
Он снова улыбнулся мне.
- Ты где сейчас? – он спросил.
А я подумала, что это он из вежливости.
- Дома.
- Не работаешь? - его голос был удивленным.
- Уволилась. – ответила я, почему-то смущаясь.
- Опять?! Служебный роман? – Семен Иванович ухмыльнулся.
Мне не понравилось.
- В этот раз – нет. – я не лгала. И гордилась, отвечая.
- А я не хотел, чтобы ты увольнялась от меня.
- Я знаю. – мне стало тепло в сердце от его слов.
- Я не в этом смысле.
А я не поняла и ответила:
- Я бы не ушла. Но не могла тогда остаться. Из-за Сережи. Я не хочу ломать себя. Ни из-за кого. Кроме психики, ведь, ничего не сломаешь. Я пыталась, но поняла, что человек должен быть самим собой. Какие бы реальные схемы, «которые работают», не предлагал дорогой психолог, известный всему городу.
- Я понимаю, почему Сергей был с тобой. Он, вечно придирчивый и раздраженный по любому поводу, был с тобой счастлив.
На мой удивленный взгляд он уточнил:
- Он говорил мне, что счастлив.
И продолжил:
- Ты – сильная. Ему нужна была именно такая рядом. И он, и ты – другие. Не вялотекущая серая масса.
Я знала и это. И то, что со мною происходило все последние годы.
- Мужчины не любят сильных женщин, – я сказала, – мужчины их боятся.
- Потому ты одна?
Мне было странным это слышать. Где бы он мог узнать: одна ли я? Но ведь это была правда!
Я кивнула. Уже не обреченно, как когда-то, думая об этом:
- Да. Мужчины бегут от меня, как моль от лаванды.
Я рассмеялась от своей шутки. И представила себя лавандой. Сиреневым цветком, которого я ни разу не видела. А мужчин – мелких, с серыми, пыльными, мохнатыми крыльями. Мне было так легко в эти минуты!
Он допил кофе, поставил чашку на блюдце. И сказал:
- Выходи за меня замуж.
Я оцепенела. Упершись глазами в пустую тарелку. Неопытная молоденькая официантка, наконец, догадалась. И забрала ее.
Это не было похоже на шутку. Такими вещами не шутят. Такие, как Семен Иванович. И я вспомнила. Как он не спеша прохаживался по нашему кабинету, бегло осматривая рабочие места сотрудников. Положил мне ладонь на голову. Я сидела спиной к проходу, но не вздрогнула от неожиданности. Я почувствовала покой. Мы все воспринимали его, как очень строгого папу. Нашей большой семьи.
Теперь мы были чужими.
- Ты всегда нравилась мне, – продолжал он, не обращая внимания на мою растерянность, – а теперь я разведен. Свободен. И мне нечего терять. У меня, как ты знаешь, есть дочь, которую я очень люблю. Я слышал, у тебя – сын?
- Да…
- Я уже не твой хозяин. И я часто вспоминал тебя.
- Почему… я?
- Потому, что ты одна такая.
- Какая? – все это было выше моего понимания. И объективной оценки звучащих фраз.
- Ты ни в чем никогда не будешь нуждаться. – он, будто, не слышал моих слов. Он всегда повелевал. Его боялись. Перед входом в его кабинет, ожидая назначенной аудиенции, человек почти всегда сидел с опущенной головой. Даже, когда не считал себя виноватым. – У меня свой дом…
- Но Вы совсем не знаете меня! - перебила я его.
- Я знаю основное. И мне это подходит. Остальное – потом. И хотя для таких, как ты, важны многие другие вещи, все же ты женщина. Я - не импотент. И у меня есть все необходимые атрибуты, для твоего спокойствия и твоей гордости.
Я смотрела на его большую, умную голову. Большие умные глаза. И не верила своим глазам и ушам. В смысле: что он снизошел до таких разговоров со мной. Ни о чем другом, ни об атрибутах, ни о прочем, я в те секунды не думала.
Так и сказала:
- Я не думала об этом.
Он пожал плечами:
- А я – думал. Я – обыкновенный мужчина, когда дело касается женщины. Наверное, многие, если не все в моей Команде, думали, как и я. Глядя на тебя. И завидовали Сергею. Потому, что ничего другого не оставалось. И я думал. Потому, что он строил дом для вашей жизни. И ваших детей, как он мне говорил… Так о чем же мне еще теперь думать? Когда я свободен. Ты – тоже. И мы сидим в ресторане вдвоем. И ты успела без стеснения отобедать на моих глазах. И я уже реально вижу эту же картину у себя дома.
- Вы не боитесь осуждения подчиненных? – я спросила это просто так. Просто, пришло в голову.
- Нет. – был жесткий ответ – Подумай над моим предложением. – сказал он, снова глянув на часы. Будто предлагая мне выгодную сделку.
Я молча смотрела.
- Сегодня пятница. Даю тебе время до понедельника.
- А потом? – я подразумевала: что же будет, если я не дам ответ в обозначенный срок? Мне стало любопытно. Странно. И интересно.
- Потом – все будет хорошо.
Мне показалось – он думал о чем-то своем.
В который раз улыбнувшись, он отодвинул свой стул. Потом – мой.
3. С тех пор прошло восемь лет. Я ни разу не пожалела о своем поступке, который какое-то время назад могла бы назвать опрометчивым. Но так и не назвала.
Он ни разу, ни словом, ни делом, не дал мне повода обидеться на него. Или я не хотела на него обижаться?
Я чувствовала себя его верной собачкой. Дворняжкой, подобранной добрым дядей на улице. Я никогда не показывала ему этого. Мое самолюбие несло меня высоко. Мне казалось, что он гордится мною. Он умел показать мне мою важность. Для него. И еще, мне казалось, что он уважает меня.
Его дочь почти каждый день бывала у нас. Он, будто бы, не мог ни дня без нее. И это, наверное, было правдой. Он обожал ее. И моего маленького сына. Я не сомневалась в этом. У него, кроме дочери, не было других детей. И не было сына. Пока не появилась я с моим ребенком. Я ни разу не почувствовала, что мой сын хоть чем-то его раздражает, или мешает. Думаю, он любил малыша. А ребенок отдавал ему свою сыновью любовь, которую не было возможности раньше отдавать другому отцу. Бывший муж не проявлял интереса к нашему общему сыну.
Семен научил уважать меня свою дочь. А я любила его. И закрывала глаза на все, что в другой жизни могло бы вывести меня из равновесия. Его дочь была очень воспитанной, и ни разу не дала мне обидеться на нее. Я даже не ревновала их друг к другу, что казалось для меня странным. Я, ведь, очень ревнивый человек. Но здесь, с ними, с НИМ, я была совсем другой, и меня не тяготило это чувство.
Думаю, мы были счастливы просто быть рядом. Я встречала его у порога, иногда поджидая, прислушиваясь к звукам шагов под дверьми. Встречала всегда по-разному. Мне нравилось дурачиться, когда нас никто не видел. Я могла, безразлично глядя на него, взять его руки в свои и, встав на одно колено, поцеловать с искренним благоговением так, как целуют семинаристы руку Папы. Я восторженно вдыхала его запах, если он обнимал меня при встрече. Могла открыть двери, чтобы тут же на пороге раздеть, запретив делать что-либо самому. Он вторил мне и моим дурачествам. И улыбался довольной, важной улыбкой.
Наверное, из нас вышла неплохая пара. Он был на пятнадцать лет старше, высокий, полный. Мы были одного роста. Семен называл меня то своей «маленькой пираньей», то «крошкой», то еще как-нибудь уменьшительно. У меня никогда не было идеала мужчины, к которому я бы стремилась. Я просто мечтала, чтобы он был сильнее меня. Но такие эксклюзивные экземпляры мне не встречались. Пока за столиком ресторана, сидя рядом с Семеном, я не поняла, что хочу именно так и именно с ним быть. Точнее, душой я понимала, но смогла осознать только когда он уехал.
…Остаток того дня я провела у подруги. Мне жутко хотелось отвлечься от наваждения, от улыбки Семена Ивановича. Я должна была развеять в себе впечатление от его непререкаемого авторитета, от его слов, казавшихся мне правдой, и от серьезного взгляда из-под массивных очков. Его странное предложение могло обрадовать, наверное, кого угодно. Но для меня оно не было долгожданной сказкой, где Золушка превращается в принцессу. Мне претила любая зависимость. Любая. Моральная, материальная. Иначе я бы давно была замужем. А на следующий день, пребывая в абсолютном спокойствии духа, я набрала офис моей бывшей большой семьи, и узнала у давней приятельницы номер ее босса.
После набрала его. Как сейчас помню, была апрельская суббота, начало двенадцатого дня. С первым длинным гудком нарастающий гул моего сердца привлек мое внимание. После третьего он ответил, как мне показалось, хмуро:
- Алло.
Я молчала. Мне стало страшно. Я не верила, что он шутил со мной еще вчера. Но на улице был другой день. А я должна была это узнать! Не здороваясь, будто за это время кто-то из нас мог изменить решение, я, конечно, спросила:
- Что Вы намерены со мной делать?
Через секунды три я вновь услышала его голос.
- Все. – Семен Иванович ответил спокойно и серьезно.
И мои сомнения исчезли.
- Ты согласна? – вопрос был утвердительным. Сверху – вниз.
- Я люблю своего сына, играть на пианино и дурачиться. – выдала я вместо ответа.
- Что ж, - произнес его голос мне в ухо, – могло быть и хуже. У тебя есть загранпаспорт?
Мы вместе объездили много стран. Он любил путешествовать. Через четыре дня после моего звонка мы вдвоем полетели в Таиланд.
Я боялась летать. Он заехал за мной и вещами за три часа до рейса. Из них час он потратил на мой инструктаж и наш первый совместный обед.
Подперев ладошкой лицо, я смотрела на него, пытаясь расстаться со смущением. В эти минуты я была совершенно далека от понимания истины и его планов. На вечер. На завтра. На будущее. Моя жизнь грозила измениться, повернувшись ко мне неизвестной стороной. Мне почему-то казалось, что он спешит. Но не на Пхукет. Не стать моим мужчиной в понятном смысле. Не жить вместе. Однако его уверенное, «по умолчанию», утверждение правильности в каждой проведенной вместе со мной минуте, в каждом его жесте и взгляде больших карих глаз, доказывали мне, что я где-то ошибаюсь.
Он предложил мне отказаться от обращения на «Вы».
- Царское время прошло, мы - не Николай с Александрой. Рано или поздно ты перестанешь «выкать». Попробуй сделать это сегодня. Чтобы меня не напрягать.
Я не хотела его напрягать. И у меня совсем не было аппетита.
- О-кей. – кивнула моя голова, и тут же забыла об этом.
В самолете Семен Иванович, которого я все еще не могла называть по-другому, привычно устроился в кресле, мельком глянул на мой незастегнутый ремень. Сжав подлокотники и, видимо расширив глаза, я со страхом смотрела в круглое окно рядом.
- Не волнуйся. – произнес он по-отцовски успокаивающе, склонившись к моему уху. – И помни мои слова. – его большая ладонь прикрыла мою.
Я вопросительно-испуганно взглянула на человека рядом:
- Какие?
- Все. Будет. Хорошо, Крошка. – уверенно, с расстановкой, ответил Семен.
И я впервые почувствовала прикосновение его мягких, горячих губ у себя на виске. А его ладонь по-прежнему прикрывала мою. Я ничего не имела против, особенно когда самолет начал взлетать. И потом. Когда сделал круг над пляжем Одессы и, выровнявшись, устремился к горизонту. Уже над рябью Черного Моря. Помню, когда я заставила себя оторваться от иллюминатора, то почувствовала, что Семен поглаживает мою руку.
- Почитаешь?
Он достал из сумки две небольшие книжечки, и протянул мне одну. Я отказалась от Баха, покачав головой. Я любила Баха, но боялась самолетов. И не смогла бы сосредоточиться на сюжете.
- Тогда поспи. – и протянул цветную капсулу. Меж двух его больших пальцев она выглядела совсем крошечной.
- Спасибо, – я положила ее в рот, – Семен.
Семен оказался очень тактичным. И спокойно, по крайне мере так мне тогда казалось, ждал. Мы проводили день за днем вместе. И спали ночью в одном номере на единственной огромной кровати.
Он ничего не обещал. И не предлагал. Я тоже ничего не ожидала с его стороны. Моя душа в те дни, кажется, все-таки улетела куда-то очень далеко. Или просто, уставшая, уснула. Каждый новый день давал мне увидеть что-то новое в окружавшем меня пространстве. И в Семене. Будет честным, если я скажу, что я искала в нем то, что хотела увидеть.
Я хотела видеть то, что никто не мог дать мне в полной мере: молчаливое согласие, безвозмездное понимание. И принятие множества моих недостатков, за которые я корила себя много больше, чем кто-либо. Я знала, что это не просто: принять меня. Поэтому была спокойна. Я допускала худший вариант для ситуации с Сеней. Потому, что с ним я чувствовала: я бы не хотела худшего. С ним – нет. А так…, да я привыкла. Просто привыкла к ним, слабым. Возможно я, для них всех, была странной женщиной. Для всех, кто был у меня до Семена.
С ним я не чувствовала себя «не такой». Он ничего не делал, чтобы показать мне это. Я просто была «в своей тарелке».
Я воспринимала его как человека, которого когда-то немного побаивалась. Уважала. Уважаю. И который был мне интересен. Чем – я не понимала. Его внешность, как критерий, по которому оценивает большинство женщин, нельзя было назвать идеальной. Скорее наоборот. Все, что меня поначалу притягивало в нем, если он молчал, – были его глаза. Я испытывала странное, необъяснимое чувство, глядя в них. Они казались мне ясными. Как нечто очень прозрачное, твердое и неизменное. Да, я согласна, мои ощущения труднопередаваемы.
Он вел себя рядом так, будто я – девушка, с которой он начал встречаться. И которой хочет понравиться. Так, это выглядело. С той лишь разницей, в сравнении с мужчинами помоложе и попроще его, что говорил он мало. Чем доставлял несравненное удовольствие. Внимание и ненавязчивые ухаживания - всегда редкость.
Множество богатых впечатлениями экскурсий не позволяли мне зациклиться на мыслях о возможном перевороте в моей судьбе. Который пока не принимал мой разум. Рядом с Семеном я чувствовала, что мне ничего не угрожает. Только комфорт и свобода! И моя восторженная улыбка. Иногда меня посещали серьезные опасения насчет своей мимики.
- Мне кажется, что мой рот как-нибудь сведет судорога, да так и останется! – я улыбалась Семену, небу, и лазурному заливу Пханг Нга.
Был пятый солнечный день и экскурсия на каноэ. Ощущение чуда задержалось подле меня. Все эти известняковые острова, пещеры, тоннели со сталактитами и сталагмитами мысленно возвращали меня в детство. И в сказки, которые я торопилась посмотреть в детстве по субботам, прибегая из музыкальной школы домой. Я замечала на себе взгляды Семена. Я бы сказала «частые», если бы не думала, что он пытается не показывать свой интерес. И не держать меня в напряжении.
Во время путешествия по заливу я неизменно ловила себя на мысли, что у меня не получается сосредоточиться, точно как тогда, в самолете. Мне все время хотелось ненадолго прикрыть глаза, чтобы понять, почувствовать себя. Я улавливала нить повествования экскурсовода. Потом теряла ее. Искала, нехотя. Находила. Снова отвлекалась. Я могла бы списать все на непривычный климат, если бы этот день был первым днем моего пребывания здесь.
Когда мы, наконец, вернулись в номер, чтобы принять перед обедом душ, я почувствовала огромное облегчение. Семен, как уже сложилось, достал сигару, и приготовился ждать, пока я первая схожу в ванную. Я стояла под прохладным напором воды. И думала: сколько эта сказка еще может продолжаться? Сказки же не бывают вечными. Я возвращалась мысленно к Семену в кресле перед телевизором. Я подумала о том, что мне нравится, когда он курит сигару. Не знаю, что мне понравилось больше: запах сигары, или Семен с сигарой? Вытершись и одевшись в прихваченный с собой котоновый сарафанчик до колен, я вышла. Семен принял эстафету, и я – тоже, отвернувшись к телевизору. Теперь я щелкала пультом. Мне захотелось есть, и каналы на экране раздражали своей долгой рекламой. Пока я не остановилась на одном. Клип с Милен Фармер только-только начался. Услышав любимую «Калифорнию», я жутко обрадовалась. И не замечая за собой вначале, стала раскачиваться и пританцовывать в такт. Через минуту мне было все равно, что я делаю. Мне так нравилось танцевать! И я так давно не танцевала!
Клип заканчивался и я с сожалением снова подняла с кресла пульт, приготовившись щелкать дальше бесконечные каналы. К несказанному моему удивлению, этот клип сменил другой - снова с Фармер. Я – уже вновь танцевала, улыбаясь удаче. Я даже что-то напевала, будто бы тоже на французском, хоть его и не знаю. Так, с головой уйдя в музыку и закрыв глаза, я уже летела куда-то, когда почувствовала сзади прикосновения рук на своих плечах. У меня мелькнула в голове мысль: «Сколько времени он мог стоять у меня за спиной и наблюдать?».
Я кружилась вокруг своей оси, или это он разворачивал меня лицом к себе? Расслабленная и радостная, все еще улыбаясь, я увидела его перед собой. Впервые он вышел ко мне без одежды, обмотав бедра влажным полотенцем. Его глаза смотрели на мои губы. А ладони – робко гладили мои плечи. Мне стоило совсем немного придвинуться к нему, наклонившись, чтобы он смог обнять меня. Не задумываясь, я подалась вперед. Я не могла оторвать взгляда от его глаз. Приросших к моим губам. Могла ли я знать, что ждала этого целый день? Отвлекаясь и думая о том, что я почувствую, когда он меня поцелует? По мере моего приближения, его руки все дальше заходили мне за спину. Потом – это ощущение длилось вечность – они начали смыкаться. И я вдруг осознала, что не хочу, чтобы он останавливался. Я наблюдала, как он наклоняет голову и медленно подносит к моей. И его губы уже касались моих. А я не хотела закрывать глаза, потому, что должна была видеть все, что он делает! Губы его раскрылись, прижавшись к моим губам. И я чувствовала каждое движение его теплых пальцев, сдвигающих бретельки моего платья.
- Сеня… – было первое, что я произнесла, когда смогла говорить.
Почему я говорю об этих вещах? Может быть потому, что вновь переживаю счастье, вспоминая тот первый день, положивший начало свободы для всех остальных наших с ним дней. А может быть потому, что в силу обычной человеческой слабости души, пытаюсь оправдать себя?
Мы не попали тогда на обед. И на ужин, конечно. Зато, когда ночь началась, а наши силы иссякли, мы стали подумывать о настоящей пище. Сеня предложил сходить и принести чего-нибудь для нас. А я – сходить вдвоем.
На следующий день, во время завтрака, Семен коротко постановил:
- Приедем – распишемся.
- Да? - полушутя и балуясь, вопросила я. Мне хотелось еще спросить: «Зачем?». И жеманно надув губки, поднесла ко рту стакан с апельсиновым фрешем. Будто мы всю жизнь уже были женаты. Господи! Тогда, в мои тридцать два года, Сеня оказался единственным мужчиной, способным адекватно реагировать на исходивший из меня идиотизм. Я не могла ничего с собой поделать. Наверное, даже если бы он был Президентом Соединенных Штатов, я все равно обожала бы дурачиться и ставить себя и его, временами, в неловкое положение!
Он одарил меня строгим взглядом и удивленно поднял брови, как умел делать. И, не желая оценивать шутки на данную тему, утвердил возмущенно:
- Да.
Он уже ел дальше, а я продолжила шутливо смотреть на него. Вскоре, заметив, что он жует один, Семен остановился и поднял на меня глаза. По мере того, как он смотрел, выражение его лица менялось. Как и у меня. Потом он просто вытащил меня из-за стола и увел в номер. Я даже не могла догадываться, изредка встречая Сеню в коридорах Компании, что в его степенном теле может скрываться такой темперамент. Судя по его поведению рядом со мной, он и сам не знал об этом раньше. До меня.
Домой мы вернулись другими. По дороге из аэропорта он подъехал к какому-то магазину, которого я не знала. Позвал с собой внутрь. Там, без особой инициативы с моей стороны, он сам подобрал мне кольцо. Меня волновало лишь, чтобы его цвет совпадал с серьгами. Я носила их уже много лет.
Я никогда не купила бы себе такое кольцо. Просто потому, что оно находилось в отделе с совершенно другими составляющими и другим количеством нулей.
- Держи, не потеряй! – Семен всунул коробочку в мою руку, и повез домой.
Подъехав к моему подъезду, он наклонился, чтобы поцеловать на прощание. Сказав голосом, которого я не могла знать у него раньше:
- Позвоню позже. Встретимся, тополечек.
Я подставила губы вместо щеки. И почувствовала, обнимая его за шею, что не могу разорвать эти объятия и отпустить Сеню. Я не могла припомнить другого похожего ощущения наполненности в своей груди, когда, целуя его и почти не дыша, я дышала эти поцелуем. Я чувствовала себя воровкой. Я воровала каждую следующую за предыдущей секунду. И, в то же время, не могла понять природу этого чувства. Потому что я отнимала время, но не у Сени. Я молила про себя: «Останься со мной!» - и врывалась в его новую жизнь своим бесстыдным желанием. И претензией на право быть единственным обладателем его души и тела… «Останься со мной…».
Как-то, совершенно естественно не отрываясь от моих губ, Сеня аккуратно, и мне показалось – нежно, разжал у себя на затылке мои сцепившиеся пальцы. Я почувствовала, как начинает ныть мое сердце, а конечности мгновенно холодеют. Он завел двигатель. Мне было тошно оттого, что уже через минуту я порву нить между нами. Но Семен тронул машину. И, ничего не говоря, выехал со двора так же, как и въехал.
В этот день мы смогли остаться наедине со своими делами только после девяти вечера.
4. Я хотела быть невестой. Но не хотела свадьбу и гостей. Семену было все равно: как будет. Решение данного вопроса он оставил за мной. Что случалось потом не часто.
Я задумала найти самую скромную из моих подруг. Не знаю, почему, но остальные стервозные души близких мне людей не сопоставлялись в голове с Сеней и нашим соединением в единую ячейку общества. Такая нашлась. Лена стала свидетельницей. Может быть, я сама себе хотела казаться хорошей, замечая доброе выражение ее радостных глаз?
Мы расписались в присутствии моей матери, сынишки и незнакомого мне мужчины – свидетеля со стороны Сени. Он ожидал также и свою дочь. Но она не пришла, ее не пустили. Когда Семен начал выводить свою подпись, склонившись над журналом, он запечатлелся в моем сознании как исполин - Колос, который становится на свое место единожды. Я не думала в тот миг, что эту процедуру он проходит уже во второй раз. Не потому ли, что для меня она была первой? С прежним своим мужем я не была расписана. А после – был обед у нас дома, куда я переехала с Ванюшей за два дня до того.
Содержимое моего блюда оставалось нетронутым. Я не могла есть, и ждала, чтобы все разошлись, и оставили нас с Сеней вдвоем. И волновалась, встречаясь с ним глазами за столом, будто предстоящая близость была первой в моей жизни. Мне хотелось, чтобы было именно так! Я не сомневалась, что этим вечером или ночью, мы будем не менее желанны друг для друга, чем в самый первый раз. Много позже, это мое ощущение стало закономерным.
И, конечно, я пролила вино на юбку от белого костюма. Меня этот факт нисколько не удивил. И не расстроил. Я всегда что-нибудь на себя роняю, или разливаю. Помню, я сразу подумала, что если не выведу пятно, то куплю себе точно такой же, если понадобится, костюм. Испачкавшись, я встала, собираясь что-нибудь предпринять. Мама посмотрела на мою юбку взглядом, значение которого знала только я. Он говорил: «Мда… Это была бы не ты, если бы не произошло чего-то подобного». Я давно привыкла к такому ее взгляду. С мамы я перевела свой взор на Семена, который в это же время изучал мои ноги в туфлях на шпильках.
Я попробовала отмыть сине-коричневое пятно на себе. Стирка затянулась. У моих гостей между собой было мало общего. К тому времени, как я выходила из-за стола, моя подруга рассказывала матери, что подала на развод и на алименты. А Семен неспешно смаковал грузинское вино и сигару. Его товарищ ушел из гостиной, чтобы ответить на телефонный звонок.
Я же, словно назло гостям, не торопилась закончить. Не знаю, сколько времени еще я пыталась отстирать свою одежду. Вместо того, чтобы просто пойти переодеться. Склонившись над пятном, я мусолила ткань, перебирая в памяти последние дни, и не переставая поражаться тому, с какой скоростью разворачивались события. Потом я заметила туфли Сени. И наутюженные стрелки темно-синих брюк в тонкую черную полоску. Он любил темно-синий цвет.
Я не слышала, как он подошел. Его рука провела по моим волосам и по спине. Я выпрямилась. Семен изучающе посмотрел мне на юбку, и произнес:
- Умница, крошка.
В его голосе была ирония. Я не успела спросить: кому же она адресована? И надеясь все же, что не к моей неаккуратности.
- Гости уезжают. – продолжил он мягко. И подождал, пока я несколько раз прижала сухое полотенце к мокрому переду.
Имя нашего свидетеля я запомнила хорошо только в передней. Когда несколько раз его произнесли в связи с предстоящим маршрутом, по которому он развозил гостей. Я хотела и не хотела, чтобы они уезжали.
Мама забирала к себе Ванюшу. Он обхватил ручонками мои ноги, уткнувшись лицом в мокрое пятно. Мамины глаза, глядящие поверх его головы, сверкали радостью, и лукаво изучали мое настроение. Она улыбалась, поднимая внука на руки. Последний взгляд, уже в открытой двери, и улыбку она направила Семену. Он спокойно, уверенно кивнул ей на прощанье.
Дверь закрылась. И я осталась наедине с Сеней, запахом салатов и колотящимся сердцем…
Рядом стоял Семен Иванович. Тот самый, которого я знала, или не знала когда-то, уже давно. Серьезный. Высокий и большой. Выпрямив плечи, и с неизменной сигарой меж пальцев. Он выглядел немного напряженным. Я сощурилась, примеряя на него белую форму капитана.
Окинув быстрым трезвым взглядом меня с головы до ног, он задержался на моей юбке. Я видела, как он пытается сдержать улыбку, сжимая губы. И, наконец, из него вырвалось:
- Еще вина? – и, не дожидаясь моего ответа, он естественным движением подставил мне локоть.
Возвращаясь со мной под руку в гостиную шагом, которым гуляют по Приморскому бульвару, Семен Иванович привычным деловым тоном проронил:
- Не тяни с платьем для венчания. Через полторы недели мне надо быть в Германии на переговорах.
Мы не проговаривали венчание. Он все решил сам. Мне было странным услышать эти слова. И я задумалась. Для меня слово «венчание» ассоциировалось со словами: «очень», «серьезно», «навсегда» и «никогда». Я никогда не планировала венчаться через три недели после сближения. Потому, что считала это очень серьезным шагом. Еще я думала, что венчаются навсегда. И что люди могут венчаться только после многих лет совместной жизни. И уверенности друг в друге. Или спокойствия.
Он понял мое молчание по-своему. А я поняла, что мне нравится, когда за меня принимают решения. Я считала себя сильной, и почувствовала слабые отголоски стыда и неуважения к себе. Но рядом с Семеном, почему-то, мой стыд и неуважение к себе терялись. И таяли, как последний потемневший снег под жарким весенним солнцем.
Семен тогда понял меня, все же, по-своему, и добавил к сказанному:
- Пусть тебя не волнует цена. Поезди, посмотри. Я хочу, чтобы было дорого. И запомнилось тебе навсегда.
Последнее слово понравилось мне больше остальных.
Потом мы пили вино, и, опьянев, я впервые говорила с ним на равных, как зрелая женщина и жена. Моя слабость от вина перемешивалась с другой: зрительный образ серьезного босса не втискивался в узенькую рамку моего мужа. Семен слушал больше и пил меньше. Я считала – это для того, чтобы он мог управлять ситуацией, как привык в жизни.
Я оказалась права. Потому, что в итоге того вечера окончательно убедилась: мне подходит его умение управлять ситуацией. И принимать за меня все решения. Как моему законному мужу.
5. Говоря о венчании, следовало бы сказать, что оно заслужило по-настоящему особого внимания. Взять хотя бы то, как я покупала себе платье.
Мне пришлось обойти немало магазинов и бутиков, как их теперь называют, чтобы убедиться в том, что мне ничего не нравится. Точнее, мне нравились какие-то наряды, но стоило мне надеть платье, как я переставала себя узнавать. Я не думала, что это так трудно: выбрать себе платье для венчания. Так я походила еще два дня, и мне надоело. На примете было насколько вариантов, которые не вселяли в меня вдохновение, когда я рассказывала о них Семену.
Он обращал внимание на интонации моего голоса. Я видела, что он действительно прислушивался, а не делал вид. Это было приятно. Но не решало моей дилеммы. Которая грозилась разрешиться в пользу испорченного настроения. Я чувствовала, как запал угасает. И я уже начинала считать, что отсутствие наряда, примерив который я бы сказала: «это мое» - плохой знак.
Мои бесплодные поиски Семен предложил умаслить очередным походом в новый ресторан. А я подумала, что рестораны никуда не денутся, предложив ему дать мне порулить по городу. А самому посидеть рядом – на пассажирском сидении. Он не знал моей практики вождения и с видимым сомнением, все же, дал мне руль.
Позже, когда Сеня уже спокойно откинулся на спинку рядом, он согласился, что идея неплоха. Потому, что есть на ночь, говорят, вредно.
Мы объездили, наверное, полгорода. Я забыла про платье, а Семен - о виртуальных педалях у себя под ногами. Купив в ларьке обыкновенную шаурму, от которой он отказался, я припарковалась в небольшом карманчике возле освещенной магазинной витрины. Мне надо было видеть, как я ем. Не хотелось, чтобы на завтра Семен Иванович пришел на работу с морковкой на костюме, или еще чем.
Я не знаю, как тогда я выглядела во время еды. Потому, что оказалась очень голодной. И мне приходилось напрягаться, чтобы не ронять частицы еды на пол, сидение под собой и руль, отделанный красным полированным деревом. Я успела насытиться и уже искала глазами, где бы пристроить другую половину моего ужина в кулечке. Семен увидел огромную дворняжку, ожидающую зеленого сигнала светофора. И показал на нее. Мы вместе посмеялись. Она дождалась – и перебежала на другую сторону. Тогда мы решили в последний раз поискать глазами какое-нибудь животное и возвращаться.
Мы искали, пока оба не остановили свои взгляды на витрине, возле которой сидели уж почти двадцать минут. За стеклом, под яркими светодиодными лампами, находилось нечто. Мы молча смотрели на это. И каждый из нас думал о своем. О чем думал Семен - не знаю. Он молчал и не отрывал глаз. Я же – о том, что была здесь вчера, и ушла в неопределенности. Потому, что мне что-то не подошло. Почему я не видела Это?
- А ты только белое платье искала? – вопрос Сени попал в точку.
Чудо на манекене было бардовым. Мы задумчиво переглянулись.
Семен венчался со мной вдвоем, без близких. Я вполне осознанно держалась личного мнения, что если это и будет таинством, то только нашим с Семеном.
Я размышляла о многом. Сеня был тоже настолько серьезен и задумчив, что можно было подумать, будто в этот день он переходит в иную веру - веру в нас. Под высокими куполами мы молчаливо вдыхали запахи, исходившие из кадильницы священника. И неся перед собой в руках зажженные свечи, следовали за ним на середину храма. Когда наши ступни встали на разостланный плат перед аналоем, я не думала о Боге. Как, наверное, должна была. Мои мысли и сердце полностью заполнил мужчина, приведший меня к алтарю. Я не осознавала, что кощунствую в этот миг перед Всевышним. И я не могла думать, торжествуя духом, что когда-нибудь отвечу за свой уход от Бога в себя. В его священном храме.
Подтверждая перед лицом Церкви свободу желания вступить в брак, я подразумевала свободу желания Сени. За которой я пошла, избрав для себя новый, неведомый мне путь. Я чувствовала в его голосе присущую ему спокойную властность, когда он давал согласие. Глядя на его застывшую гордую осанку, можно было подумать, что это он настоящий хозяин жизни. Я не усомнилась в этом даже когда священник, взяв венец, дал Семену поцеловать образ Спасителя. Смирение, мелькнувшее на секунды в движении его головы и шеи, исчезло, как только служитель обратился ко мне. С благословением, которое, я чувствовала, уже не было мне нужно. В миг, когда мои губы касались образа Богородицы, моя душа летела далеко отсюда, к совсем другим поцелуям. Священник повенчал и меня.
Я не знала и не особо обращала внимание на тех, кто держал наши венцы. Им заплатили, и они тут же ушли, отстояв свое. Была пятница, после Пасхальных праздников. Посты закончились. А мы – дождались дней, в которые по славянским обычаям можно проводить венчание. Я ни о чем не договаривалась и не удивилась, узнав потом, что всем занималась референт Семена. В том числе – священником, чтобы наше браковенчание было отдельным от остальных. Так я стала женой «перед Богом». Мужчины, которого никогда не прочила себе в мужья.
В дом мы возвращались еще более сосредоточенными, чем покидали его. Вдвоем. Для меня начиналось новое время. Семен констатировал это за сервированным по случаю столом. Он встал и торжественно поздравил меня. Так, будто бы героиней празднества была я одна. И вручил коробочку с надписью «Zenith». А я – подарила ему себя.
У меня появилось множество новых способов времяпровождения, которыми я не занималась раньше. Семен часто водил меня в рестораны. Выставки, презентации различного рода. Я могла не идти, если не хотела. Но когда Сеня хотел – то только рядом со мной. Я уже знала, как он ведет себя, если хочет, чтобы была и я.
Теперь я могла ездить по городу одна. Часами сидеть в машине возле моря, смотреть на серые волны, вдыхать запах мидий, и считать корабли на рейде. У меня появилось ВРЕМЯ! А, ведь, мне болезненно не хватало его последние пару лет. Я написала себе план на ближайший месяц, в течение которого мой ребенок должен был узнать много нового о нашем городе и своей жизни. Я запланировала посетить зоопарк, дендрарий, дельфинарий, аквапарк, все качели-карусели, какие есть. Еще побывать в Крыму. На Ай-Петри, в Никитском саду, всех дворцах – музеях, в которых я была еще в школе. Потом - все то же, еще раз по кругу. Я рассказала Ване о планах времяпровождения. Он, в свои почти два года, казался мне невероятно умным и самостоятельным. Грандиозности моих замыслов сынок мог и не понять. Но я помню его радостную улыбку во время рассказа о предстоящем. Она обещала мне его будущий восторг и кучу красочных фотографий. Его одного.
В течение еще нескольких недель мне звонили по поводу резюме в И-нете. Если вакансия казалось интересной, я обещала подумать. Перезвонить. Наверное, я делала это, больше оправдывая свое непривычное бездействие в рабочие будни. Потому, что сознательно не перезванивала. К тому же, в один из вечерних просмотров вакансий, Сеня обронил, глядя через мое плечо в жидкокристаллический монитор, что если я буду продолжать в том же духе, то на выступления Лондонского симфонического оркестра ему придется летать самому. Мои размышления длились недолго. На следующий день я купила абонементы в солярий, в бассейн – себе и Ване с мамой. Заявила об участии в ОШО-семинаре. Пока. Еще я собиралась ознакомиться с возможностями, предоставляемыми вузами нашего города. Меня всегда интересовала психология.
Мы часто играли в словесную дуэль. Не сговариваясь, как и нужно. В такие минуты он был грозным противником. Дуэль начиналась из ниоткуда. Нас обоих интриговала развязка, которую возможно и невозможно было предположить.
- Ты куришь? – то ли удивлялся, то ли утверждал Семен.
- Редко. – это было правдой. Моя пачка ментоловых сигарет валялась где-то уже полгода. – Это культ. Как поход в суши бар. – говоря, я могла смаковать дамскую сигару.
- Почему ты грустна? – спрашивал он будто бы просто так. Я пыталась уловить в его интонациях волнение.
- Потому, что переживаю предательство. И жду: когда пройдет. – я не обозначала: о ком речь. Он – не уточнял, продолжая:
- Ты простишь его? – и был серьезен и строг, будто собеседовал на приеме в свою Команду
- Некого прощать. Для меня он умер.
- Может ли он совершить поступок, способный заставить тебя простить?
Мне казалось, что Семен спрашивает о моем прежнем муже. В то же время, он мог спрашивать и о себе.
- Он бессилен изменить мое мнение. Не прощу.
- Так ты бескомпромиссный человек? – Сеня уже почти ловил меня в сети.
- Компромиссный, – я немного раздражалась на себя за упрямство, – Но есть выражение, которое придумала не я: «исключение из правил».
- А меня бы ты когда-нибудь простила? – вроде бы, говоря о том же, он мог менять направление.
Вообще-то, ему удавалось мастерски нарушать законы логики.
- Тебя не за что прощать. – я отмахивалась.
Но Сеня настаивал:
- А если бы было?
И мое сердце поднималось почти к горлу.
- Так говорит тот, кто виноват. – я пристально упиралась взглядом в Семена. Но продолжать уже не хотела.
Я верила ему. Моей веры было достаточно на нас двоих.
- Ты доверяешь мне? - колола я в ответ.
Теперь была его очередь резать меня глазами. Всем видом, движениями, показывая безразличие и непонимание, он мог подойти совсем близко. Я никогда не признавалась, что временами мне было жутко от такого его безразлично – циничного вида.
Семен давил меня взглядом. Меня же нельзя было давить. Несколько считанных секунд – и я отпружинивала, приходя в себя. И одни глаза мои начинали ему улыбаться. Я была готова к его ответу. Он – отвечал, едва касаясь меня кончиками губ. Но эта дуэль уже не была словесной. Я молча сверкала озорными своими глазами, уже зная, что он захочет. Качнув головой, я отворачивалась. И уходила, оставив его наедине с собой. Потом я слышала шаги за спиной. Но лишь ускоряла ходьбу. Мы теперь менялись ролями: он должен был поймать меня. Я знала, куда убегаю. Он – тоже. Мы стоили друг друга.
Кроме прочих, был еще один способ прекрасно повеселиться.
Я приезжала к нему на работу очень редко. Обычно именно для своей цели я надевала строгий деловой брючный костюм. И черные непроницаемые очки, чтобы никто не увидел в моих глазах пляшущих там бесенят. Мои бывшие коллеги учтиво здоровались. Я презирала теперь всех, кто играл в учтивость. Для меня она была на одной ступени со злословием.
Я без стука входила в кабинет к Семену. Как и его бывшая жена. С той лишь разницей, что открывала дверь не ногами. Сеня отрывался от своих дел. И без видимых эмоций приветствовал меня. Будто бы это не он, притворяясь под утро Дракулой, урчал у моей шеи, грозясь выпить из меня всю кровь. Что ж. Присев на стул, я мило интересовалась у него какой-то ерундой, например сегодняшним курсом австралийского доллара к йенам. В то время, как Сеня вполне серьезно думал над ответом, я находила на столе ненужный мне каталог или журнал, и, листая его, подносила пальцы другой руки с длинными наманикюренными ногтями к верхней пуговице своего пиджака. Расстегивала. Семен замирал. Мне было бы интересно знать, что происходило в эти моменты в его голове? Потом, как бы между прочим, расстегивала остальные. Потом скидывала с себя пиджак. И вставала в полный рост. Он повисал на одной руке, или стуле, где я только что сидела.
Меня можно было бы увидеть из окон офисов в здании напротив. Я была спокойна, что никто не войдет к Сене. Без предварительного согласования через секретаря. Я наблюдала его немного смущенную улыбку. Он по-хозяйски изучал мое тело, откинувшись в огромном кожаном кресле. И с силой раскачиваясь в нем. При этом я испытывала такое море ощущений, что не смогла бы ответить наверняка: что меня больше волнует? Рискованность ситуации? Мой вид из других окон? Наличие или отсутствие желания у Сени? Его реакция? Я понимала: она может стать обратной нынешней. И виновной в этом, и в своих огорчениях буду только я.
Менялись ли аксессуары в моей одежде, место ли этих игр, настроенье ли Семена в тот день с утра, но, думаю, он забавлялся при этом не меньше меня. Даже если, все еще улыбаясь, скромно опускал глаза на свой стол, бесконечные бумаги. Потом, как-то не спеша, подносил палец к кнопке селекторной связи. И, нажав, вызывал своего «рефери». Так я ее называла. Кажется, временами она была ему предана больше, чем обычно.
У меня было не более пяти секунд. В спешке я представляла себе разные варианты и картины, но все заканчивалось хорошо. Как когда-то пообещал Семен. «Рефери» заставала то… что ничего не заставала. Я «с интересом» листала журнальчик, состоящий сплошь из таблиц, таблоидов, статистики и еще чего-то. Обычно, я не всматривалась в содержание. А Сеня, засунув руки в карманы брюк, смотрел из окна на дорогу под офисом. Он успевал быстрее меня! Причем, обычно, его рокировок я не замечала.
Семен небрежно перекатывался с пятки на носок. И, не глядя, бросал:
- Принеси нам кофе.
И зачем нужно было ее вызывать, когда можно было и без этого действа попросить у нее кофе? Но это была такая себе игра. Моя и мужа. Я видела, как двигались его уши, когда «рефери» выходила: он улыбался. Я радовалась, когда ему было весело по моей вине. И я надеялась, что Семен начнет ждать этот вечер и свое возвращение домой сразу, как только дверь за мною закроется.
Признаться, я не считала себя буквально красавицей. Можно сказать: я гордилась тем, что мой рост пропорционален худощавому телосложению. Я могла надеть что угодно, на моем теле все сидело отлично. Но вот лицо… Глядя на себя в зеркало, я видела злую стервь или же до отвращения несчастное выражение. Поначалу меня не покидала уверенность, что Сеня видит то же. Как же я смущалась! Пока не обратила внимание на наши совместные фотографии. Я… поразилась. Там была не я. Кто-то, с кем я никогда не была знакома: очень интересная, необычная чудачка с сумасшедшим, пылающим взглядом. Нет, это была не я.
Мои подруги любили обсуждать мужей. Своих и не только. Когда-то в таких дискуссиях мое слово занимало достаточно места. Я часто думала, что это общение явилось одной из весомых причин нарастающего неудовлетворения бывшим мужем. Еще бы, будучи поглощенной отвращением к его слабостям, я неоднократно подтверждала вслух свои чувства. Будто программируя себя на разрыв. И как же я могла относиться к нему после таких девичников? Только притворяться довольной. С моей ненавистью к вранью, меня надолго не хватало.
Семен и все, что к нему относилось, стало закрытой темой. Я решила не повторяться. Даже шутить о нем мне не хотелось.
Он не пытался быть идеальным мужем. Странно, но меня совсем не раздражали те из его качеств, из-за которых я могла с радостью потерять любого другого мужчину. Его хорошее настроение было для меня залогом ласки и внимания. Даже какого-то хрупкого отношения. Я бы подумала, что он притворяется в своей доброте, если бы не была уверена, что читаю в его глазах правду. Когда он был зол, то не скрывал это и не сдерживался в эмоциях. В такие минуты, кажется, я восхищалась им еще больше. И еще выше возносила на пьедестал. Даже, когда изредка с его губ слетала брань - даже тогда я благоговейно трепетала. Нет, Сеня ни разу не обратил ее в мой адрес.
И – нет, я не падала пред ним ниц, как падают в храме. Мои чувства, кажется, жили сами по себе. И душа, окрыленная ими, стремилась навстречу в любом расположении его духа. Его речь часто содержала недосказанность. Я убедила себя: это во благо мне. Если ныне мои предположения верны, то теперь я могла бы понять их причину. Но я уже не узнаю этого. Никогда. А жаль. Я не выспрашивала, довольствуясь услышанным. Быть может потому, что его голос очаровывал меня и держал в своей власти, как свирель-сиринга Пана – лесных нимф.
И еще. Мне всегда был нужен его взгляд. Очень жесткий. И мягкий. И нежный. Настолько, что, кажется, эта нежность не вмещалась вся в мое сердце. И тогда я купалась в ней.
6. С тех пор, как я сказала, прошло восемь лет.
Я никогда не говорила ему, что люблю. Никогда. И он ни разу не сказал мне этого. Ни одного дня не обмолвился этими словами. Ни на миг не поселил в мою душу страх, что может оставить меня после таких слов. Я была благодарна за это.
Я не знала, кого мне благодарить. Бога ли? Или Семена? Я хотела благодарить только его одного. Он был моим богом. И знал это. Иногда закрадывалась в сердце гусеничкой мысль, что когда-нибудь это случится. И мой муж возомнит себя богом, единым на своем Олимпе. Покажет это. И пренебрежет мною. Но месяцы сменяли друг друга. И странно, но он не менялся.
Однажды он пришел домой и первым делом пошел к бару. Достал бутылку дорогого коллекционного вина и бокалы. Я молча наблюдала. Я никогда не оспаривала его действий – он не давал повод. Единственный, кто в моем понимании за всю мою жизнь все и всегда делал правильным – это Семен.
Я наблюдала, опершись плечом на косяк двери. Налив в оба бокала, он поднес мне мой. Я взяла, выжидая. Он поднял бокал, и я последовала за ним. Я всегда следовала за ним, и знала, что и впредь буду поступать точно так же. Думаю, ему нравилось, что его слушают, и делают то, что он повелевает. Я, по крайней мере, делала это с удовольствием.
Мы чокнулись. Звон богемских стекол высоко вознесся над головами, и слился в единый, постепенно стихающий. Словно улетающий от нас куда-то в небеса. Этот звон до сих пор стоит в моей голове. В ушах. В воздухе…
Глядя прямо в мои ждущие глаза, он сказал:
- Я люблю тебя, Софьюшка. – сказал тихо-тихо. Почти шепотом.
Моя голова тяжело опустилась на косяк. Сердце забило низким колоколом, расталкивая мышцы груди.
- Что… с тобой. – я сказала это немногим громче, чем он.
Он жестом пригласил меня выпить. Я видела, что он намерен пить до дна. Хотя почти никогда не пил сразу все. Я почувствовала, что мои намерения стали такими же.
- Я… - он смотрел, говоря глазами то, что я знала и так, – дышу одной тобой.
Меня заполнила томительная тревога. И больше уже не отпускала.
Через три месяца его не стало. У него был периферический рак легкого. Я ничего не знала об этом. Он, шутя, хвастался, что худеет. Чтобы быть стройнее. Для меня. Я не мешала его причудам. Мне казалось, что я не мешаю ему в его делах. Частую в последние месяцы его слабость и припухшие круги под глазами я списывала на хроническую усталость. Его Компания, разросшаяся до Москвы через всю Украину, выбирала, казалось, из него всю энергию.
Его сил хватало на меня. Мне так казалось.
Я совсем ни о чем не догадывалась, пребывая в своем счастливом неведении. От рака почти все умирают. Он не дал мне возможности лишиться своего Мира. Который сам когда-то преподнес мне в дар. Живя, я радовалась каждому новому дню рядом с Сеней в этой жизни. А он умирал. Каждый день. Видя мое счастье и выдумывая тысячи предлогов, чтобы избавить от беспокойств. Я верила ему. Внимая каждому его слову. Я будто записывала их все в незримую летопись нашего с ним бытия. Ведь он не мог обмануть меня.
Я вспоминаю его боли в груди. Он просил что-нибудь сердечное и принимал при мне. Я просила проверить сердце. На что Сеня отвечал словами о том, что с теми нервами, которые остаются после ухода за его рабочим столом, и нескольких сердец будет мало. Меня не удивляла его отдышка. Она была всегда. Сеня был полным мужчиной. Вот и все. У многих полных людей присутствует отдышка.
Да, ему было слишком плохо. Потом, когда было уже слишком поздно. Я не заметила, как он изменился. Как я могла не заметить это?
Он ходил к врачу. Принимал все поддерживающие препараты, что ему назначали. Когда был на работе. Я многое узнала от врача Сени. Жаль, что поздно. Мне казалось, что с моими молодыми силами и своей любовью я могла бы хоть как-то помочь мужу. Может, немного продлить ему жизнь? Не знаю…
У Сениного врача я узнала, что клиническая картина этой патологии сложна и многообразна. Что специфических симптомов, присущих только опухоли легкого, не существует. И что состояние предрака может протекать долгими годами. И что доклиническая фаза может длиться и более десяти лет. Наверное, этого врача уже ничем нельзя было удивить. В том числе тем, что клиническая фаза у Семена началась давно. Говоря это, он странно смотрел на меня. Что он ожидал найти?
А я просто слушала. Операция была уже бессмысленна.
Сеня курил сигареты и обожал сигары. Поэтому периодический кашель не удивлял меня. Он не был хроническим курильщиком. Просто стабильно курил. Вот и все, что я могу сказать теперь. А в Заключении мне в голову врезались острые, как лезвия слова: «карциноматоз плевры».
Потом, уже ближе к концу, он кашлял так, что мое сердце замирало в ожидании тишины. Я думала, что это мне больно дышать. И мне было невыносимо от понимания своей бесполезности. Ведь я просто присутствовала. Просто прижималась к его спине, охватывая руками его грудь, в то время как он, склонившись над раковиной, пачкал ее кровью. Крупные алые брызги вместе со слизью стекали под напором текущей воды. А крошечные – оставались вокруг. Они успевали присохнуть к тому времени, как он заканчивал. У меня наготове была специальная жесткая губка, которой я отмывала кровь. Потом Сеня мыл лицо и, раскрасневшийся, окончательно обессиливший от очередного приступа, поднимался. Его глаза молили меня молчать. И не смотреть на него своими, полными слез. Наверное, он прогнал бы меня, если бы смог. Я все тянулась к его губам на мокром лице. Чтобы успокоить его душу. Или свою? Он уворачивался, ревя как медведь, с которым я его когда-то сравнила. Мне было страшно в эти мгновения. Представлялось, как он сгребает меня в охапку и вышвыривает за двери. И захлопывает их передо мной. А иногда, в такие минуты, он мучительно зажмуривался, будто бы прячась от меня. Только тогда я могла положить уже свои ладони. И теперь уже на его голову. Большую. И умную.
Своего десятилетнего сынишку я отправила к маме. Понимая, что конец Сени близок, мне хотелось ему одному отдать все, на что способно было мое сердце. И что раньше я делила на несколько частей. Мне было невыносимо грустно думать, что я не представляю даже, когда смогу вновь целовать макушку моего мальчика по утрам. Я разрывалась на части! Я приезжала к ним. Но чаще, все же, мы разговаривали по телефону. Мой малыш на другом конце провода казался мне таким взрослым, когда старался меня утешить. Он все понимал, как и я. И еще, он скучал по Семену. Другого папы у него не было. А Сеня деланно интересовался, когда же в школе Ивана закончится карантин, и он сможет вернуться к нам от бабушки? С вынужденных каникул. Иногда я заставала их, болтающих вместе. Не скрывая своего присутствия, я напряженно вслушивалась в их разговор. Они не затрагивали темы, о которых я могла бы волноваться. Сеня бодрился, спрашивал об успехах нашего сынишку, и пытался его развеселить. Я видела: он тоже скучал по Ване.
Временами Сеня затравленно глядел на меня большими красными глазами. Глазами больного зверя, который умирает, но ничего не может сказать. Я целовала его губы, каждый раз будто бы впервые, боясь его реакции. В порыве бессильного гнева он мог кричать, что заразен, отвратителен. И просил оставить его в покое. Когда кашель начинал душить вновь, его злость куда-то девалась. А я – не успевала уйти далеко.
Каждый раз, когда я предвкушала еще не состоявшийся ужас уже неминуемой потери, я корила себя за страх. И за эгоизм. Каково было ему ощущать этот страх? Я не знала.
Каждый день я ждала смерти. Точнее сказать, я ждала, что она не наступит. Сейчас мне стыдно вспоминать, как ночами, когда он случайно закидывал на меня руку или ногу, я мгновенно просыпалась. Я хотела заниматься с ним любовью. Как раньше, до этого кошмара. Но больше всего на свете, проснувшись в темноте, я жаждала показать ему, как он желаем мною. Я гладила и целовала его, нежно, робко, как прежде. Мои пальцы перебирали бугорки ребер под его пижамой. Полноту, выделявшую Сеню среди людей, съела невидимая глазу болезнь. Я знала на ощупь каждую выемку на его теле. Живот впал, и кожа очень быстро приобрела бледный оттенок, став рыхлой на ощупь. Я не могла представить, что мне когда-нибудь будут безразличны ощущения моих рук, ласкающих мужчину. Я целовала его, слушая тяжелое дыхание. Когда оно приостанавливалось – застывала, обращаясь в слух. Он же, устало провалившись в сон, не мог ответить моим порывам. И моему влечению. Я думала о том, как когда-то просила Бога позволить мне любить. И быть любимой тем, кого люблю я. Теперь, спустя много лет, я пожинала плоды своих просьб, страдая от беспомощности. И от слабости Сени.
Конечно, я плакала. Прячась в ванной, или когда варила себе кофе в столовой. Или когда уезжала в гости к матери. Сеня тоже долго принимал душ. И пропадал «по делам», хотя в последний месяц жизни на работу уже не ездил. Я не искала его, хотя и рвалась сердцем следом. Я все так же, как и раньше, уважала его желание побыть одному. По делам Компании он звонил. И наоборот. Я не всегда давала ему трубку. Все имеющееся сочувствие, участие и помощь я оставила только за собой.
Наверное, я бы ушла, если бы это был не Сеня. Мне так казалось. Но, слава Богу, такое было только раз в моей жизни, и мне не пришлось проверять свои догадки.
Мне не хватало сына. Каждый час. День за днем. Я думала о том, что матери так не поступают. Что так нельзя. Но атмосфера в доме была унылой и гнетущей. И я не желала кроить себя на части, распределяя свои чувства между любимыми мужчинами. Была ли я права тогда, упрекая себя в бессердечности к Ване?
Иногда за полночь, когда Семен затихал перед телевизором, я аккуратно поднималась с его плеча, и кралась на цыпочках в столовую. Доставала давнюю пачку его сигарет из ящика стола и вино. Я могла сидеть час и больше за одним бокалом, глядя в одну точку. Моя мать всерьез волновалась, как бы я не спилась. В то время я не находила в себе сил, чтоб успокоить ее, пообещав обратное.
Я пила вино. И ни о чем не думала, устав от своих мыслей. Когда слабым шагом входил Семен:
- А ну спать!
Властные нотки изменившегося голоса Сени выводили меня из транса. Еще не видя его, можно было вообразить забытое благополучие. И улыбнуться про себя этим интонациям, радовавшим сердце.
Я продолжала пить, укоризненно глядя в его изможденное, бледное лицо. Почему я молча винила Сеню за то, что он не сказал мне правду раньше?
Он опускался на стул, и командовал ослабленным голосом:
- Налей мне вина!
- Тебе нельзя. – я отвечала.
Он редко соблюдал предписания в еде. Последний месяц его преследовал аллергический дерматит, мешающий расслабиться более получаса. Сеня молчаливо раздражался, передергивал плечами, прижимая к телу острые локти. Может быть, он и чесал свое зудящее тело, я ни разу не видела. Он был упрям, и пытался спорить с болезнью, всегда ревностно соблюдая приличия.
- Уже можно. Давай! - он играл со смертью. А я потакала ему, как всегда.
Я приносила ему вино. Садилась рядом. Он мог сидеть, как и я: глядя в бокал, или еще куда-то. Мог выпить сразу. Позже, он опускал голову мне на плече. Вот так мы «пьянствовали» по ночам. Я водила свободной рукой по его щекам, лбу, загребала волосы в охапку. Как раньше. Я делала все, нет, старалась вести себя, как обычно. После нескольких глотков вина Сеня был менее раздражителен. Я пользовалась случаем. Потому, что могла присесть к нему на колени и крепко его обнять. Он тоже заключал меня в объятия, правда, не такие крепкие, как мои. В подобные минуты я была готова кричать от счастья! Я целовала его лицо, его глаза. Мне чудилось, что они подрагивают, что его руки дрожат, обнимая меня. Мне так хотелось, чтобы Сеня хоть раз заплакал на моей груди, чтобы я, как мама, могла его пожалеть и сказать какие-то ласковые, утешительные материнские слова. Я все ждала, что однажды его прорвет, и мы прекратим этот молчаливый спектакль, в котором не было места «лишнему, банальному и ненужному теперь», как Сеня говорил. Но мне не выпало возможности стать банальной с Сеней. Теперь я ему благодарна за это. Возможно, если бы я сорвалась, отбросив ненавистную мне сдержанность, я бы убила его своим горем еще быстрее.
Я вспоминаю наши поцелуи в те минуты. Он отвечал мне всей своей нежностью, которую я помнила. И меня, как и прежде, сразу покидали все сомнения. В том, что Сеня любит меня. И в том, что эти поцелуи скоро закончатся.
7. Как-то он произнес слова, показавшиеся мне бредом ослабленного мозга. И я не придала им значения. Я многому тогда уже не придавала значения. Так, как должно было. Может, я преувеличиваю теперь, но тогда, в те дни, для меня было важно другое.
Днем раньше Семен не поднялся первый раз. И по моей просьбе под молодой клен у дома вынесли софу.
Я гладила его голову. Потускневшие волосы, тонкие. И мягкие, как пакля. Они свободно ложились в любом направлении, когда я водила рукой.
Его глаза были закрыты. Так прошел, наверное, час, потом еще. Почти полдня. Иногда я, переведя взор с зеленых листочков над нашими головами, замечала, что веки Сени немного приоткрыты. А сами зрачки в то время – неподвижны. Я не знаю, о чем он думал. Я чувствовала себя сильно уставшей за последнее время.
Было бы неправдой, если бы я сказала, что не представляла себе его похороны. Но все же, явно я представила их именно в тот день. В голову приходили какие-то серые картины, пасмурное небо. Они никак не вязались с погодой.
Семен сжал мне руку, сказав «холодно».
Я поманила его товарища, номер которого Сеня назвал неделю назад, «на всякий случай». Я не уточняла, молча записав. Случай представился.
Мы помогли ему лечь в доме.
Он не противился, чтобы я легла рядом, забравшись к нему под одеяло. Я уже не чувствовала себя дворняжкой, подобранной на улице. Верной. Я чувствовала себя по-другому, прислонившись ухом к его груди. Мерный, медленный стук его сердца успокаивал меня. Как, наверное, успокаивает младенца в утробе. Как и для него, этот стук был мне важен. Так вот, я ощущала себя маленьким ребенком.
Я представляла себя без него. Я уже не горевала так неистово, как когда узнала. Я умирала с ним каждый день, по чуть-чуть. И теперь, этот неспешный и слабый стук был почти тем единственным желанием. Всем, что мне было нужно. Чтобы успокоиться рядом с ним.
Все когда-нибудь расстаются со звуками любимого сердца. Это трудно представить. Можно, конечно. Но только ненадолго. Потому, что память будет длиться. А любовь никуда не уходит.
Я дремала. И, просыпаясь, успокаивалась. И все равно думала: что же будет дальше? Хотя мы все это знаем.
А ведь я Должна Была Быть счастливой, потому, что я верила в это слишком долго!
Нет, я не убивалась по нему так, чтобы все смогли увидеть мое горе. Говорят: «сгорел». Пока человек сгорает от рака, к этому успеваешь привыкнуть. И смириться. И просто ждешь развязки, иногда даже не признаваясь себе в этом. Мне было достаточно тех коротких месяцев. Я отдавала Сене что-то, после чего во мне стало пусто. И, когда мне казалось, что я схожу с ума, я винила его в том, что он это забрал. И я осталась пустой внутри.
Он был много умнее меня. Не солгу, если скажу, что он был для меня, как мудрец. Как Омар Хайям когда-то для своих персов, да. Он все знал. Поэтому, неосознанно я обронила, как мог бы ребенок:
- Что же я буду делать? - слова, невесомые, как пух, или мыльный пузырь. Или…не знаю, они были пылью в этом воздухе. Она нескончаема.
К вечеру Семен проснулся бодрый и голодный. И перечислил все, что ему хотелось. Он ужинал с видимым аппетитом. Я, удивляясь, радовалась и молилась, чтобы тарелка полностью опустела.
Позже, засыпая, уже с закрытыми глазами, Сеня сказал, и я впервые почувствовала, что мне обидно:
- Ты совсем не следишь за собой… И себя не ищешь.
- О чем ты? – я растерялась.
- Ты помнишь, как искала платье?
Я внимала каждый звук его голоса жадно, страстно. Как в пустыне - изнывающий от жажды – последние капли воды из бурдюка.
- Ну, то…бардовое. - уточнил Семен.
- Я белое искала. – поправила я, догадавшись.
- Ну да…
Приятные воспоминания вдруг всколыхнули этот вечер в приглушенном свете ночника. Вспомнилось, как Сеня поднял меня на руки. Темно-кровавый наряд мой был как нечто эфемерное, невесомое. Волшебная, летящая взвесь, декольтированная шелковым лифом… Я была королевой своего маленького королевства души. А Семен – могущественным и справедливым королем многих земель. И моей воли. Он держал меня и смотрел сверху – вниз глазами победителя, которому без осады и без боя открыли главные ворота города.
Он снимал платье так спокойно, будто это была любимая привычка его величества – раздевать королеву после венчания.
В тот день я окончательно вычеркнула из жизни все былое. И всех. Закрасила густой белой эмалью. Получился белоснежный лист.
Я не знаю, что было бы со мной, если бы этот последний год был другим. Как у многих. Больницы. Центры. Иногородние. Иностранные. Операция и химиотерапия. И осознание того, что он уже мертв. Знал он. Именно потому, что год назад можно было сделать последнюю операцию. Так сказал врач.
Тогда я ничего так и не поняла. Мои эмоции с последним поцелуем просочились сквозь его холодный, твердый рот в его тело. И, не спросив разрешения, остались внутри. Крышка опустилась. Секунда – мелькнул отголосок его слов в образовавшейся пустоте где-то над моим желудком. И не нашел своего эха. Я понимала, что он ОСТАЛСЯ ТАМ. И не понимала ничего. Не хотела. Отказалась.
Я все равно не ждала этой смерти. И не ожидала, что моя, как мне казалось, корыстная душа замкнется и не станет делить про себя его богатое наследство. Он завещал состояние дочери, бывшей жене и мне. Мне - Компанию, дом и счета в банках. Своей прежней семье – другой дом и остальную половину своего капитала. И дочери также пятьдесят процентов ежемесячных доходов моей уже Компании. Которыми она могла распоряжаться с двадцати восьми лет. Я не поняла, где он взял такую цифру? Я не верю, что взрослый человек меняется с возрастом. Я верю, что он может испортиться. Или уйти в себя. Пережив несчастье.
Я стала свободной. От обязательств. От его голоса. Глаз. Добровольного отзеркаливания его намерений и желаний. От всего, что делало меня рабыней своего счастливого мира. И делало меня другой. Теперь я была свободна от предрассудков и нищеты. Я могла жить. Скрутив большое пуховое одеяло и надев на него пижаму Семена. С которой я теперь спала и обнимала всю ночь. Я любила представить его большие теплые ароматные губы, которые я целовала. Я чмокала ворот пижамы и вдыхала оставшийся на нем парфюм. Мне ничего другого не оставалось.
Я знала, что он рядом. Я чувствовала его присутствие даже когда чистила зубы. Я видела его в отражении большого зеркала в ванной. И в других зеркалах. Я обожала разговаривать с ним. Потому, что не сомневалась в том, что слова, звучащие внутри меня, были его.
Спустя полгода, когда я, наконец, решила включить телефон, в моем доме раздался звонок, и бывшая жена Семена нервно спросила, собираюсь ли я ставить памятник? Я не поняла:
- Какой памятник?
- Мра-а-морный. – раздраженно процедила та.
А я устало глянула на Сеню. И на себя - в зеркале прихожки.
«Тебе нужен памятник?» - спрашивали его мои глаза.
Он глядел грустным взглядом и опускал слабую голову мне на плече.
- Зачем ему памятник? – я ответила, сомневаясь в своей правоте.
На том конце повисла тишина. Потом пошли гудки.
Несколько дней спустя моя мать сказала, что мне надо бы определиться с памятником. Его все равно делают долго. Пока сделают…
Я тут же вспомнила жену Сени. Позвонила ей, извинилась за свой предыдущий ответ, и предложила ей самой выбрать памятник. И придумать надпись. А я – заплачу и установлю. Она вначале ответила негромко:
- Хорошо…
А потом, помолчав минутку, послала меня.
Я так и не определилась: кто же занимается памятником, и решила, что он все равно подождет. Пока просядет земля.
Какое-то время после того, пред глазами возникала черная блестящая плита со словами на ней: «Семен и София…». Я шевелила губами, шепотом произнося их. Мне нравилось сочетание этих имен и звук «с», дважды возникающий в пустоте окружающего пространства.
У меня изменилась походка. Мне, по крайней мере, она говорила о том, что «мне все равно». Конечно, мне было «все равно» не все. Никакая игра слов не передаст всего того, что происходило внутри меня.
Часы, подаренные в день венчания, не остановились, как я ожидала. Я читала о таких случаях в книгах и видела в мистических кинофильмах. Они идут до сих пор. И остановятся, наверное, когда придет уже мой День.
Я стала казаться себе жестокой. Наверное, это походило на правду. И можно было бы назвать доклинической фазой рака души. Жалостливые взгляды близких изнуряли меня сочувствием и молчаливыми укорами в жестокости. Или мне так казалось? И глаза сынишки, они ожидали моего тепла. Но я ощущала себя комфортно, оставаясь замкнутой и безразличной. Я погружалась в незримые волны тянущего холода. Мне не нужно было ничье сочувствие. Я искала тишины и одиночества. Оставаясь наедине со своими слезами, пустотой и грезами о прошлом, мне, думаю, удавалось ненадолго спрятаться. От людей и от себя самой. Еще в то время я думала, что, похоронив Сеню, убиваюсь не по отсутствию мужа возле меня. Не по тому, что больше никогда его не увижу. А… по себе самой.
Ведь это Я буду без него.
Это Мне будет холодно без него.
Мне – больно.
И Мне – нужна его любовь, которую не даст никто другой.
Я стала замечать за собой странную вещь. Иной раз, когда я глядела на что-то, мне казалось, что я гляжу глазами Семена. Часто в своей походке я замечала его движения. Я будто бы чувствовала в себе Сеню, когда держала строгую осанку, когда высоко и надменно поднимала подбородок, чтобы глядеть на мир из-под приспущенных век. Эти ощущения будто заполняли бездонный, кричащий тысячей моих голосов, непередаваемо-мрачный мир в моей груди. Где когда-то был он, мой муж. Переживая их, я задавалась вопросами, в том числе: может ли быть, чтобы душа Сени вселялась в меня? Или: может ли быть, что душа Сени осталась рядом со мной? А не улетела, как говорят, в рай или в ад. Я думала: возможно, я просто частично переняла манеры его поведения, вот и повторяю. Но ведь это не присутствовало во мне постоянно! Только временами. Будто он входил в мою душу. Или я - примеряла ее на себя. Эти странные вещи, как еще одна, параллельная реальность, давали мне временную наполненность бытия. Потом… как-то незаметно, все эти густые, тошнотворные эмоции растворялись в пространстве. Или во мне? Или возвращались к истинному хозяину. А я вновь, на время, была сама собой. Мне становилось уютно и в то же время очень-очень одиноко.
Да. Так и было. Я могла важно, с умным видом, ставить в церкви свечу за упокой. Я все еще помнила, как Семен целовал образ на венчании. Зачем оно ему было нужно? Я гордо стояла под куполами, вдыхая запах ладана. Теперь, думала я, - теперь я вместо него здесь. Или - за нас двоих. Я могла простоять так несколько часов службы. Мне нужны были эти голоса из хора. Они успокаивающе действовали на нервы. Мне нужна была толпа людей вокруг, внимающих молитве священника вместе со мной. Незримое единство наших душ согревало и помогало справиться с пульсирующей в моих конечностях ледяной тоской. В храмах я вынужденно была не одна. Теперь я, как и остальные прихожане, прислушивалась к каждому слову. И не чувствовала желания быстрее сбежать отсюда. Ведь мне уже не к кому было сбегать. Но по окончании службы, я больше не осознавала себя важной и снисходительной, как Семен. Мне было просто спокойно. И – никак, одновременно. Я вообще не знала: верю ли я, что Бог есть? Я вспоминала, сколько раз мне хотелось утром проснуться и узнать, что все плохое – это лишь мой сон. Кошмар, прекратившийся в одно чудесное утро. Как я молилась!
Я долго молилась. Потом перестала. Теперь, кроме «Отче наш», я знаю много других молитв наизусть.
Может дело в том, что я не верила в чудо? Может, это я виновата, что Бог не сотворил его? Может, мне нужно было чаще молиться и неистово верить? Что-то подсказывает мне, что моей вины тут нет. Хотя вопрошаю непрестанно. Может мне легче, когда я спрашиваю? Будто бы пытаюсь и ответ найти и оправдать себя?
Я постоянно думаю о нем. Вот и причина моего внутреннего монолога – все мои мысли вертятся только вокруг Сени. Рядом с которым я должна быть.
Я увлеклась Каббалой... Я пыталась изучать вещи, которые вызывали благоговейный трепет в сердце, заставляя задумываться о прошлых и будущих чудесах на земле. Тайна – вот что меня занимало. И отвлекало от всего остального. И от тебя. Потому что, замкнувшись в своих воспоминаниях, я позволяла себе отвлечься только на новые знания. Я читала тексты «Сефер Йецира», и непонятные по смыслу, выражениям фразы манили меня, забирая из моего времени прочь. Я все думала, наивно надеясь, что мне откроется «тайная мудрость». Я узнала, что существует Завещание – «Изумрудная таблица». Я зачитывалась речами Гермеса Триждывеличайшего в трактатах «Герметического корпуса». Но моего терпения не хватило для того, чтобы объять эти знания и постичь магию.
Потом я пересеклась с философией Хаббарда. Прошла сессию одитинга. С эгоистическим интересом и жаждой открытия, полезного для меня одной, поглощала информацию по сайентологии и дианетике. Не скажу, что моя боль стала менее ощутимой. Наверное, я сознательно боялась ее отпускать, вцепившись намертво. Через нее я чувствовала контакт с Семеном, прошлой жизнью. Мои рецепторы по-прежнему улавливали его запахи в доме, или ассоциировались с ним – вне его. И боковым зрением, даже спустя столько лет, я все еще могу заметить движения чего-то бестелесного, появившегося в моей повседневности после ухода мужа. Теперь я панически боюсь потерять это Нечто. Это «живое» звено между мной и Им. Несмотря на то, какой ужас вызывало Оно в те дни, когда я обнаружила его присутствие. Тогда, когда я не могла уснуть. Когда месяцами в моем доме не гас свет. Когда мои расширенные ужасом глаза уставали от страха моргнуть и что-то пропустить в текущую секунду. Тем не менее, я рада, что Это осталось со мной. И движение Рона не отразилось на моем восприятии существования Семена. И его нынешней роли, которую я для него придумала. Но, возможно, Это подталкивало меня идти дальше - по собственному пути. По пути осознания самой себя. И понимания себя.
Мне захотелось разыскать тот магазин сувениров, в котором мы встретились. И купить в наш дом те тяжелые деревянные часы. Но магазина на прежнем месте не оказалось. Теперь его площадь занимал салон красоты с банальным названием «Шоколадка». Тогда я отправилась прямиком в «Часы всего мира», и взяла там огромные напольные часы. Не знаю, зачем? Они не вписывались в интерьер гостиной, и чувствовали себя в ней, наверное, как и я, непомерно одинокими.
Тогда я разыскала человека, с которым когда-то рассталась и назначила его директором Компании. Его все ненавидели и боялись. Я тоже ненавидела его. Давно в начале, когда только пришла в нее. И в конце. А где-то посередине было все, что можно было бы назвать чем угодно, но только не любовью. Хотя мне часто казалось, что люблю. Сергей был тогда совсем другим, и я не могла примерить его на роль своего мужа. К тому же - единственный трудоголик после Сени, которому было небезразлично развитие. Свое и Компании, структуру которой ему когда-то позволили построить. И теперь я могла быть спокойна: компания попала в надежные руки.
8. Теперь, мой сын, когда из динамиков магнитолы льется музыка, и ты смело можешь сказать, что по праву был первым, кто ее услышал - теперь, наверное, ты мог бы гордиться мной. Я знаю, что ты любишь меня, но я всегда хотела еще одного: чтоб ты понял, почему все так вышло. Почему я не осмеливаюсь назвать себя хорошей матерью.
Теперь, спустя столько лет, во мне поселилась мысль о том, что Сеня знал о своей болезни. Давно знал. Знал ли он, когда встретил меня в том магазинчике сувениров? Для меня это останется загадкой. Но если знал, тогда мне могут быть понятны его слова «мне нечего терять» в ресторане. Его стремительное предложение. И его дальнейшие решительные шаги в этом направлении. Я не хочу думать, что я не могла его интересовать на самом деле. Ведь зачем тогда было мужчине спешить жить возле нелюбимой женщины?
У меня так и не появился другой мужчина. Я всегда искала только сильнее и умнее себя. «Со стержнем внутри», как говаривала я. Может я и ошибаюсь, но для меня после Семена никто из мужчин не казался сильным. Скажу правильнее: я никого не рассматривала, как такого. Не может быть, в моем понимании, второго такого же по «силе», как Сеня. И потом, никому я не смогла бы уже простить то, что простила Ему. Он принес нас обоих в жертву нашим эго. Так просто, и легко. Сделал это, не спросив меня. И, наверное, понимая последствия, он отдал мне все остальное, что осталось у него после той жертвы. Не смог бы не отдать. Наверное.
Теперь ты – единственный мужчина в моей жизни. И я прошу у тебя прощения за то, что пропустила столько моментов, чтобы это сказать впервые и раньше.
Я так хотела быть сильной. Сопротивляясь одиночеству, дающему мне покой и призрачные цели, к которым я не хотела стремиться. Я была сильной, чтобы гнать его прочь, и слишком слабой, чтобы принять его. Я всегда бежала от одиночества. И упорно-нехотя к нему возвращалась. Как к любовнику, без которого не могла. Уходя от одиночества, я все искала себя. На деле же только думала, что ищу. Я заблуждалась.
Я думаю: оправдываю ли я себя? И, чем дальше, тем больше меня наполняет уверенность в том, что я должна была поступить так.
Я не имела права упустить возможность твоего появления на свет. Ты родился – и я стала счастливой в первый раз, кажется, по-настоящему.
Я не имела права упустить возможность быть с Сеней. И я была с ним. Столько времени, сколько он мне дал.
Я не имела права отпускать из своей головы то, что приходило, гостило в ней тогда, когда мне меньше всего хотелось что-то делать. И у меня получилось заставить себя, милый. Теперь мне дается это легко, но тогда – не было сил. Даже на то, чтобы искать себя. Но моей силы хватило для того, чтобы убедить себя открыть рояль. К которому я долго не подходила, чтобы не вспоминать, как глушила в нем свою боль, в то время как Сеня умирал. И я опускала непослушные руки на податливые клавиши. Чтобы успеть принять музыку, гостившую во мне. В то время как мне было все равно. Я смогла придумать место для Сени в моей следующей жизни. После него. Я сделала его своим слушателем и критиком. У меня получилось создать ему новую роль. Чтобы видеть его рядом, чтобы слушать его ответы на мои вопросы, чтобы слышать внутри, как он радуется моим успехам. Чтобы иметь возможность видеть его улыбку, и никогда не забывать озорные искорки его глаз, отражающих мои.
Боль дает нам понимание того, что нам нужно на самом деле. Я ненавижу свою боль. Но понимаю: не будь ее – я никогда бы не стала тем, кто я есть сейчас.
Я искала себя, ожидая, что в конце этих поисков найду и безмерное счастье. Я нашла первое. Ничего не изменилось. И большего не будет.
Иной раз я поздно замечаю, что мои щеки мокры от слез. И что я гоню прочь все сомнения. И все мысли, приносящие мне сомнения. И упреки, которые я могла бы послать Сене в другой мир. Наверное, я посылала их. Я думала: если Сеня давно знал о том, что его ждет, то почему он не предпринял никаких шагов для того, чтобы попробовать сделать себя и свою болезнь редким исключением из правил? Почему он ничего не сделал, чтобы остаться Жить рядом со мной?! Но сомнения не дают мне закончить то, о чем я думаю. И я не могу сдержать рыданий потому, что знаю: он бы не был со мной, если бы был жив. Не было бы ничего. Только со мной он торопился жить. И делал меня счастливой.
Я давно расставила для себя приоритеты. Я люблю Сеню. И любила бы его, только если бы он был Моим. И я знаю: что я под этим подразумеваю. Вот такая она, наша натура. Человеческая и злая. В нас есть то, что мы стараемся никогда никому не показывать. То, что является большей частью нашего Я. Это - наш эгоизм. Я знаю: Сеня не любил бы меня, если бы был жив. Его обычные будни проходили бы в кругу его семьи, но не со мной. И я бы не любила его, если бы он был жив.
Я думаю об этом. И мою грусть сменяет благодарность. И непонимание: почему он выбрал другое развитие событий? Я не знаю. Мог ли он действительно так думать обо мне? Мог ли он быть в меня влюбленным, наблюдая рядом с другим мужчиной? Задолго до решающей встречи. Этого я тоже не знаю. Он не был романтиком. Он не раздражал меня признаниями. Я просто была с ним.
И сейчас, думая о том, что все могло бы быть по-другому, когда я со стыдом гоню прочь от себя свои сомнения, я впускаю в себя сомнения другие. Те, что помогают мне сегодня жить. Я думаю: а что, если он действительно выбрал меня?! Что, если он не просто стремился получить для себя от жизни все лучшее и ценное? Что, если он ХОТЕЛ быть со мной?! Как правило, мое эго останавливает ход мыслей на этом этапе… И я возвращаюсь к своим делам, и на какое-то время мне становится легче. Ровно настолько, чтобы перейти в другую сферу моих желаний, которые никогда не отпускали надолго. Я сажусь за клавиши и поддаюсь своему волнению. И тем звукам, которые оно дарит моей душе. И тогда я сочиняю музыку. Ту, что ты слышишь временами в магнитоле своей машины. Когда едешь к любимой женщине. Или с работы – в клуб к друзьям.
Ты слышишь и вспоминаешь меня, находясь в другой части Земли. И когда ты думаешь обо мне, а я надеюсь, что это происходит не так редко, не сомневайся в том, что ты единственный мужчина в моей жизни. Которого я боготворю. Для тебя, мой родной, я неистово хочу счастья и душевной свободы. Без потерь.
Вот, пожалуй, и все. Я не собиралась делать свое повествование горестно-удручающим. И меня совершенно не волновала статистика онкозаболеваний по Украине или в мире вообще. Пока в ее число не попал Семен. Я читала доклады специалистов в медицинских журналах. Голая констатация фактов. Теории. Много теорий. Подсчеты койко-мест.
И людей, в соотношении к ста тысячам.
И исключительные случаи.
И закрепившееся мнение смертных людей о том, что пока рак неизлечим.
И что можно отсрочить конец жизни. Не более.
У меня другое мнение».
Твоя любящая мама.
февраль 2008г.
Книга в аудиоформате в процессе подготовки (2023-2024 гг)
