Я работала, выходя в обеденный перерыв в кафе, неподалеку от магазина для художников. Это стало единственным напоминанием о моем уже давнем знакомстве с Робертом. Я так спешно впустила его в свою жизнь, будто предчувствуя необходимость успеть пережить все, что мы успели. Мне не хотелось думать, когда я вспоминала - уже редко и почти без грусти, что это я потеряла его сама. Я просто не знала, как поступить иначе. Но все вышло именно так – все кончилось, и вернуть ничего нельзя было.
Не проходило дня, чтобы я не вспоминала нашу последнюю ночь с ним. Несмотря на обильное питье алкоголя в те злосчастные дни после встречи с Даниилом, когда все болело во мне, но сильней всего болела душа, я почти не спала по ночам. Я не могла тогда толком понять, отчего после всего пережитого, меня сковал такой мощный внутренний страх? Ведь Роберт был со мной. Он принял меня, он жалел, он пытался помочь, он был нежен – простой человеческой нежностью, о которой я столько мечтала, даже не представляя: какой еще она бывает в жизни… И вот, что удивительно, моя мечта была рядом со мной, словно доказывая присутствием, что нам уже ни по чем никакие горести этого мира, что вся самая черная боль, все же, останется в прошлом, как ни крути, как ни старайся судьба. Было такое мерзкое чувство, будто кто-то внутри меня ездил резчиком по стеклу окон моего внутреннего дома-убежища. И необъяснимое обычными словами понимание того, что со мною играют в игру, на которую я не подписывалась, и условий которой я не понимала. Но каждый раз, испытывая цокот и скрежет мнимого резчика, я осознавала, что эта игра может окончиться в любой неподходящий момент, что где-то внутри какое-то стеклышко обязательно треснет и поломается, и мне снова станет жутко не по себе. Но не от дырки в окне моей души, а от леденящих порывов ветра, которые ворвутся тут же в меня и все заморозят. И, конечно же, тогда я сломаюсь от нечеловеческого холода и неподвижности членов… Я заставляла себя не думать о своих страхах. Днями это удавалось, когда мы гуляли, принимали еду, отвлекались и разговаривали. Ночами все было иначе. И в ту последнюю нашу с ним ночь я уснула только под утро. Это было что-то сродни легкой дреме, проваливаясь в которую, тем не менее, я ощущала каждое его движение рядом. Вот он лег на спину, и засопел. Я слышала эти звуки, но отмечала, что мозг фиксирует только прикосновения: его рука лежала на мне в это время. Вот он отвернулся в другую сторону и стало очень тихо. Я продолжала слушать его дыхание и отмечать, что бедро мое касается его ягодиц, они свои, родные, теплые. Вот он перевернулся направо, и обнял меня рукой и ногой. И я замираю, ощущая себя неимоверно счастливой: подумать только, рядом спит любимый мой человек, и мне бы уснуть и не думать, а я ловлю в этот миг свое счастье – в сонных объятиях его спящего тела. Мне так хорошо… На какие-то минуты я пригреваюсь и проваливаюсь в сонную прострацию. И вдруг снова возвращаюсь в сознание от того, что его ладонь прошлась по моему предплечью, легонько сжала его и остановилась… Всю это последнюю нашу с ним ночь мое сердце дергалось, сжималось и отпускало от каждого последующего его прикосновения ко мне. Как же сильно хотелось уснуть, но в сознании мне дерзко улыбалась ясность – чужая мне в эти часы, скоблящая, балованно и безответственно постукивающая резчиком по стеклам окон моей души, не похожая ни капли на эту уютную ночь, на эту мечту, на эту наивность, в которой так хорошо пребывать, несмотря на бессонницу. Неимоверно счастливая от непрекращающихся сонных объятий (возможно, мне было б обидней, если б он не обнимал, когда я, путаясь в мыслях, нетерпеливо пыталась заснуть), смиренно я встретила рассвет. Когда сквозь реальное, огромное окно гостиницы в комнату зашел и остался смело день, Роберт, очередной раз двинувшись, проснулся. Я интуитивно поняла, что он просыпается, и прикрыла глаза, притворившись спящей. Кровать слегка прогнулась под ним, зашелестела постель, он стал на пол. Я не видела этого, мне достаточно было чувствовать. Когда дверь спальни тихонько щелкнула за ним, я вновь открыла глаза, уставившись в белый проем яркого уличного света. Было спокойно от мысли, что мой друг где-то рядом. И эта неестественная безмятежность от его нахождения за соседней стеной, убаюкивала сильнее, чем теплые прикосновения в ночи. Я опустила веки и провалилась в недолгий сон… Мне не дано было знать в те ночные часы, что волнение сердца никогда не бывает пустым, что оно имеет свои основания, что резчик стучит по стеклу окон души, когда обязательно что-то случится такое, что выбьет надолго из колеи. Эта странная неусыпаемая ночь не оставляла моих мыслей еще спустя многие дни и недели. Я волновалась каждый раз заново, когда память воспроизводила на моем предплечье его мягкую, большую теплую ладонь посреди темноты и бодрых спутанных мыслей. Зато теперь было четко понятно: есть в жизни такие моменты, когда хочешь или не хочешь, осознаешь или – нет, но звезды перемещаются так, что между положительным и негативным, между прошлым и будущим вырастает мгновенно, бесшумно, непреодолимо-высокая грань. И ты, конечно же, не видя ее, обязательно столкнешься с ней и ударишься со всего маху. После чего, так же внезапно, время останавливается. Потому что те самые звезды на какой-то неопределенный для обычного земного человека срок, тоже замирают в пространстве вселенной. Совсем ненадолго. Но этого вполне достаточно, чтобы душа, удивленно и неподвижно застрявшая у прозрачной стены, стала черстветь и покрываться звездной пылью времени.
Повесть "Подопытная прелесть"
отрывок
