Следы

Вот так выходишь в детстве после уроков из дома, идешь в музыкалку... Второй-третий класс. И не ясно особо: то ли весна сейчас, то ли осень, а то ли - зима. И идешь не спеша, почему-то, идешь... И по пути встречаешь замерзшие чьи-то следы-кратеры, перекрытые хрупким узорным стеклом бело-синим. И наступаешь в него, как иначе? А потом наступаешь еще, и еще по пути. И так передавишь все стеклышки. Они сравнительно тихо, нежно хрустят под ногой - то под одной, то - под другой. Кое-где в затвердевших кратерах подо льдом притаилась вода. И так, набирая минуты, не переставая считать и сбиваться со счета побед над поломанным льдом, набираешь сквозь молнию в детских сапожках воды.

А солнышко светит местами, преломляя черное небо. И так все чудесно вокруг, просто сказочно! И забываешь про все: про уроки, которые предстоят уже дома, про музыкалку, и папка для нот с выбитым профилем ленина как-то болтается на шнурке между делом в расслабленной кисти, вот-вот где-то останется и забудется с превеликим с преудовольствием.

А потом, проходя мимо очередного профиля ленина на постаменте высоком перед крыльцом музыкалки, ловишь ушами сквозь шапку приглушенные чьи-то разогревания пальцев на хроматической гамме. И, прихватив с собой радостно окончательные и приветливые перед закатом лучи уходящего то ли осеннего, то ли весеннего, а то ли зимнего солнца, заходишь в деревянные двери и видишь серьезную тетю. Техничка - она всегда серьезная тетя: ключи выдавать, и вешать обратно на стенд под стекло - это очень серьезно. И она серьезно, почти с осуждением, провожает тебя назидательным взором, и проходишь еще один уровень - уровень два после ленина на высоком гранитном булыжнике - это техничка.

А потом входишь в собственный класс. И видишь Ларису Ивановну, у которой только две любимые ученицы, и обе - не ты. Одна - с прекрасно развитой техникой пальцев, вторая - носит вкусняшки от мамы из торга. Торг в ссср - этот неприкрывающийся, и даже не серый совсем кардинал - это важно. Не меньше, чем ленин на постаменте. И поскольку ты не любимчик, и не любимица, и поскольку солнце зашло, и на лице Ларисы Ивановны нет и не было для тебя никогда на лице радушной улыбки, и поскольку ты в детстве грызешь ногти под корень, и это ужасно, как для пианиста, и поскольку все корочки льда по дороге поломаны, то она тебя спрашивает, кровожаднее, чем самый серьезный голос серьезной технички:

- где ты была?! ты опоздала на два с половиной часа на урок!!!

И ты молчишь, потому, что детям время - до фонаря. Но тебе еще это не ясно. Как не ясно и то, что ответить Ларисе Ивановне. Вот не ясно, и все. И что тут такого? Я поломала все корочки льда по дороге, я всю дорогу тарабанила ленина, ну что тут? Ну почему? Что ответить на все эти крики.

- ну, раздевайся же быстро! ужас! кошмар! как так можно! бессовестная!

И ты снимаешь сапожки, и ставишь их под батарею. Мокрые ноги - в тапки. И ложишь мокрые варежки на батарею. И красные руки - они ледяные.

- садись же! начинай быстро с гаммы!

И ты начинаешь, но пальцы не слушаются. Не мудрено, хоть и не помнишь уже, что ты делала, кроме того, что давила лед в стылых, замерзших лужах и кратерах. Но руки заиндевели, и все тут. И просишься руки погреть в туалет. 

А потом, стоишь в туалете под краном с теплой водой. И хоть вода просто теплая, но кажется очень-очень горячей. И все стоишь, и не хочешь в класс возвращаться. Но потом возвращаешься. И какое-то время еще мучаешь гаммы, и все по программе. И слушаешь вечное недовольство классной по специальности, и принимаешь ее раздраженное тыканье твоим детским , замершим пальцем, обхваченным ее сильными двумя пальчиками-сардельками в кольцах, со всей дури, как кажется, в клавишу.

- так нужно! вот так, говорю!

И ты терпишь, хоть ногти обгрызены. Но ничего, скоро это закончится. Скоро, еще каких-то ... двадцать минут.

А потом надеваешь влажные варежки и сапоги, теплые сверху от батареи, говоришь до свидания, и уже не обращая внимания на назидательный взгляд на тебя с уровня два, выходишь на двор музыкалки. И все так красиво вокруг!

И ленин на постаменте, и все холмы вдалеке, и деревья у школы, и розы, обстриженные после лета на клумбах вдоль ленина - как все чудесно! И ты идешь, а другой ленин на папке, что на шнурке, что на руке, болтается непринужденно. 

И по пути встречаешь замерзшие чьи-то следы-кратеры, перекрытые хрупким узорным стеклом бело-синим. И наступаешь в него, как иначе?